1.
"Сименс в Арнштадте – это Ваше предприятие?"
"Да".
"Прочтите!"
Начальник Управления Промышленности протягивает мне украшенную красной поперечной полосой секретную депешу-шифровку. В депеше значится: "Обнаружены электронные измерительные приборы неизвестного назначения. Предполагаю атомные исследования. Жду инструкций. Васильев".
Полковник Васильев – это уполномоченный СВА на заводах Сименса в Арнштадте и одновременно – директор советского Научно-исследовательского Института Телевидения, работающего на базе этих заводов. Васильев – достаточно опытный и серьезный человек. Если он упоминает слово "атом", то значит для этого есть основания.
Я держу депешу в руках и жду, что скажет Александров.
"Нам нужно послать туда человека. Поскольку завод Ваш, лучше всего если поедете Вы", – предлагает он.
"Хорошо было бы взять еще кого-нибудь из Отдела Науки и Техники", – говорю я.
Через полчаса заместитель начальника Отдела Науки и Техники майор Попов и я выезжаем из Карлсхорста в Тюрингию. После нескольких часов езды мы в Арнштадте. Несмотря на то, что стрелка часов близится к полуночи, мы немедленно отправляемся на квартиру к полковнику Васильеву, который живет в домике как раз напротив завода. Васильев, предупрежденный по телефону, ожидает нас со своим помощником.
"Что за открытие Вы здесь сделали, тов. полковник?" – спрашивает майор Попов.
"Пойдемте сразу на завод. Посмотрите сами", – говорит Васильев, приглашая нас следовать за ним.
Освещая дорогу карманными фонарями, мы идем в темноте между фабричными корпусами. Нас сопровождает начальник караула. В самом конце фабричного двора, там где помещаются склады сырья и кладовые готовой продукции, нас останавливает окрик часового. Внутри здания у опечатанной сургучом двери мы натыкаемся на второго часового с автоматом.
Вскрыв печати, мы входим в огромный пакхауз, загроможденный полусобранными магнитными станциями, щитами управления и исковерканной военной радиоаппаратурой. Неоконченная военная продукция, ржавеющая на складах. Характерная картина на всех немецких заводах после капитуляции.
Полковник Васильев останавливается у лежащих на стапелях длинных деревянных ящиков. Тщательно упакованные, в распорках и амортизационных креплениях, в ящиках поблескивают огромные стеклянные приборы с шарообразными расширениями в средней части. По виду они несколько напоминают обычные катодные трубки осциллографа, но во много раз превосходят их размерами. Нетрудно догадаться, что загадочные приборы предназначены для целей электрических измерений. Судя по изоляции, они должны быть рассчитаны на колоссальные напряжения. Такие напряжения и магнитные поля применяются в циклотронах при опытах над расщеплением атомного ядра.
На одном из приборов имеются специальные приспособления для снятия фотограммы процесса. Что за чудовищные электромагнитные поля должен регистрировать этот прибор? Судя по конструкции, приборы рассчитаны не на длительную, а на ударную нагрузку. Разряд циклотрона?
На ящиках стоят предостерегающие надписи: "Vorsicht! Glas". Напрасно мы осматриваем ящики в поисках отправителя и места назначения. Вместо этого виднеются только ряды черных ничего не говорящих цифр и букв.
"Откуда эти вещи сюда попали?" – спрашиваю я полковника Васильева. – "Ведь на Вашем заводе их изготовить не могли".
Полковник только пожимает плечами.
Утром следующего дня мы проводим официальное следствие. В кабинет Васильева по очереди вызывают всех, кто может иметь какое-либо отношение к загадочным ящикам в пакхаузе. Опросу подвергаются все, начиная от кладовщиков и кончая техническими директорами производства. Кладовщики ничего не знают, т. к. ящики не вскрывались с момента их поступления на склад. Технические руководители подтверждают, что данная аппаратура в Арнштадте не изготовлялась, а была прислана из Берлина вместе с другим эвакуированным оборудованием основных предприятий Телефункена и Сименса. Мы убеждаемся, что они даже не знают точно о какой аппаратуре идет речь. Со своей стороны, мы никому не высказываем наших предположений.
Не замешивая в это дело СВА Тюрингии, мы даем шифровку в Карлсхорст, прося помощи со стороны специалистов Особой Группы. Особая Группа – это высшая в Германии советская инстанция по делам научных изысканий, входящая в Отдел Науки и Техники МВД в Потсдаме. В случае необходимости они имеют возможность моментального контакта со всеми научно-исследовательскими Институтами СССР.
В ожидании прибытия специалистов Особой Группы мы подводим результаты и обсуждаем дальнейшие возможности.
То, что загадочная аппаратура оказалась на складах Сименса, не представляет собой ничего особенного. В последний год войны крупные немецкие предприятия, как правило, эвакуировали производство, создавали филиалы и склады в безопасных от авианалетов районах. Непосредственно перед капитуляцией наиболее ценное оборудование и сырье вывозилось в тайные склады в самых заброшенных уголках Германии. Мы нередко наталкивались на заманчивые сюрпризы в самых неожиданных местах.
Нам важно установить, кто заказывал эту аппаратуру и для кого она предназначалась. Самый легкий путь к этому – узнать, где эта аппаратура изготовлялась. Такого рода заказ под силу только довольно ограниченному числу германских предприятий. Основной комплекс подобного рода предприятий находится в Сименсштадте в английском секторе Берлина. Это – вне пределов нашей досягаемости. Во всяком случае, официально. Зато совсем рядом находится завод Телефункена в Эрфурте, где изготовляются крупные генераторные лампы для радиостанций. Телефункен-Эрфурт в состоянии выполнить подобный заказ. Кроме того, технические директора в Эрфурте имеют постоянные деловые связи с Сименсштадтом и хорошо осведомлены о всем, что происходит на других предприятиях концерна Телефункен. Там мы должны попытаться найти нити, ведущие к таинственной аппаратуре на складах Сименса.
Мы решаем, что полковник Васильев останется в Арнштадте ожидать прибытия специалистов из Особой Группы, а майор Попов и я тем временем съездим в Эрфурт на завод Телефункен.
Предупрежденные по телефону контрольные офицеры СВА на Телефункене, подполковник Евтихов и лейтенант Новиков, ожидают нас в кабинете директора. Узнав о цели нашего посещения, они облегченно вздыхают. По-видимому, они опасались очередной ревизии по поводу хронического невыполнения производственного плана и поставок по репарациям. Узнав, что нас интересует не нехватка вольфрамовой и молибденовой проволоки, а катодная аппаратура, подполковник Евтихов с готовностью берется помогать нам. Одного за другим мы опрашиваем всех инженеров, работающих в отделе генераторных ламп. Здесь мы получаем некоторые существенные нити.
Да, незадолго перед капитуляцией здесь выполнялись специальные заказы неизвестного назначения – огромные электроды и сборные детали совершенно новой конструкции. Рабочие чертежи поступали из Берлина. Изготовленные детали снова отправлялись в Берлин, где, по-видимому, производилась сборка. Работа была строго засекречена. Когда мы настойчиво допытываемся об источнике чертежей и заказчике, технический руководитель отдела генераторных ламп неуверенно произносит: "Берлин-Далем... я так предполагаю..."
Этого для нас достаточно. В Берлин-Далем во время войны помещались секретные лаборатории атомной физики, работавшие по особым заданиям над расщеплением атомного ядра.
"Поскольку заказ сугубо специализированный, то для его выполнения должны были быть изготовлены особые шаблоны и инструменты. Сохранились ли они?" – спрашиваем мы.
"Да... Если только они не пропали в дни капитуляции", – также неуверенно отвечает технический руководитель.
В это время полковник Васильев телефонирует из Арнштадта о прибытии экспертов Особой Группы. Зная исключительную лень подполковника Евтихова, я прошу лейтенанта Новикова немедленно поставить надежных людей на поиски всего, что может бьть связано с таинственным заказом, опечатать и поставить все обнаруженное под вооруженную охрану. Пока лейтенант Новиков, энергичный и образованный инженер, впоследствии, после перехода Телефункен-Эрфурт в собственность Советских Акционерных Обществ (САО), назначенный на должность главного инженера завода, заканчивает расследование, мы с майором Поповым возвращаемся в Арнштадт.
В кабинете Васильева расположилась группа людей, которых сразу можно определить как научных работников, привыкших к лабораториям и кабинетной работе. Их неотступно сопровождают несколько молчаливых фигур в штатском. Они не вмешиваются в разговоры по техническим вопросам и держатся на заднем плане. Одновременно чувствуется, что последние являются здесь хозяевами положения. Это – тени МВД.
Эксперты Особой Группы уже побывали в пакгаузе и осмотрели таинственную аппаратуру. Без вопросов мы понимаем, что они не опровергают наших предположений.
Майор Попов докладывает о результатах нашей поездки на Телефункен-Эрфурт. Неприятно бросается в глаза, что наш доклад вскоре принимает характер допроса. Как будто тени МВД подозревают, что мы станем утаивать что-либо. У МВД своя специфическая методика обращения даже с советскими офицерами. Лица без малейшего выражения, каждое слово протоколируется стенографисткой.
Весь день продолжаются скрупулезные допросы технических сотрудников Сименса. После допроса с каждого берется подписка о молчании, грозящая страшными карами в случае ее нарушения. К вечеру таинственная аппаратура с чрезвычайными предосторожностями и под усиленной охраной отправляется в Берлин.
На нескольких автомашинах комиссия Особой Группы, а также майор Попов и я, едем в Эрфурт. Подполковник Евтихов получил приказ не выпускать с завода всех лиц, необходимых для следствия.
Снова всю ночь продолжаются допросы. Для молчаливых людей с бледными лицами ночь и день, по-видимому, не составляют большой разницы. Допросы производятся в кабинете Евтихова, но он сам, так же, как майор Попов и я, проводим всю ночь в соседнем кабинете. Время от времени кого-либо из нас вызывают в комнату, где заседает комиссия Особой Группы, для подтверждения соответствующих фактов или дачи показаний, в качестве лиц, осведомленных с делами Телефункена.
Ночной допрос, помимо всего прочего, дал в руки представителей Особой Группы ряд фамилий немецких ученых и инженеров, непосредственно связанных с выполнением таинственного заказа. Снова нити ведут к Институту Кайзера Вильгельма и секретным лаборатоториям атомной физики в Берлин-Далем.
Берлин-Далем был штаб-квартирой немецких атомных изысканий. В последние годы войны немцы упорно работали над проблемами атома. Ученик Макса Планка, доктор Отто Хан, являлся одним из ведущих атомных физиков Германии. Ряд немецких ученых, работавших в лабораториях доктора Хан, попали после капитуляции в наши руки и были переправлены в Советский Союз, где им предоставили самые широкие возможности продолжать свои исследования. Ряд видных немецких ученых, получивших известность своими работами в области атомной физики, среди них профессор Герц и доктор Арден, работают сегодня в составе комплекса научно-исследовательских институтов СССР, связанных с атомными проблемами и находящихся под общим руководством профессора Капица, являющегося начальником Главного Управления Научно-Исследовательских Заведений Министерства Специальных Видов Вооружения.
В самые последние месяцы войны немцы имели в своем распоряжении циклотронные установки, необходимые для расщепления атома. Но катастрофическое положение на фронтах, а также и факт уничтожения английской авиацией в Норвегии немецких заводов по производству тяжелой воды, необходимой для экспериментов с циклотронами, заставили немцев приостановить всякие дальнейшие попытки овладеть тайной атома. Перед капитуляцией они тщательно разбросали все оборудование атомных лабораторий, запрятав его в такие места, где оно не могло-бы попасть в руки победителей. С нашей стороны имелись специальные части, занятые исключительно поисками секретного оружия Германии, на которое Гитлер возлагал столько надежд, но которому не довелось послужить по своему назначению.
Теперь мы идем по следу закопанного меча фюрера.
В течение последующего месяца всех, кто связан с находкой в Арнштадте, еще несколько раз вызывают в Потсдам-Бабальсберг, где помещается Особая Группа. Дело пустило широкие круги. Неизвестно из каких источников и какими путями, но в руках Особой Группы имеются показания немецких ученых, находящихся в западных зонах Германии. Тут же – показания немецких ученых, работающих в настоящее время в Советском Союзе. Иногда невольно приходится восхищаться четкости и быстроте с которой работает МВД. Недаром в их руки передали самую ответственную область научно-исследовательских изысканий.
Пока Особая Группа распутывала клубок Арнштадской загадки, СВА сделало вторую важную находку. Из Веймара на имя полковника Кондакова пришла депеша следующего содержания: "Группа Левковича обнаружила секретный склад оборудования неизвестного назначения. Прошу срочно выслать экспертов В/Отдела. Суслов".
Находки такого рода не являлись редкостью. Не раз демонтажники наталкивались на двойные стены, между которыми были замурованы станки. После этого циркулярным распоряжением было приказано выстукивать все глухие стены на демонтируемых заводах. Кроме того, демонтажники занимались систематическими поисками оборудования, вывезенного с заводов непосредственно перед капитуляцией. По-видимому, депеша касалась подобной находки.
Полковник Левкович – начальник демонтажной группы, оперирующей в Тюрингии. Капитан Суслов – уполномоченный Отдела Науки и Техники СВА в Тюрингии.
Немедленно полковник Кондаков откомандировал из Карлсхорста двух сотрудников своего отдела. По прибытии на место последние обнаружили в заброшенных штольнях неоконченного постройкой замаскированного в лесу подземного завода тщательно упакованные аппараты, возбудившие подозрение полковника Левковича. По виду таинственные аппараты походили на колоссальные трансформаторы напряжения или высоковольтные разрядники, употребляемые в лабораториях для исследования токов высокого напряжения. Бросались в глаза сверхдеминзионные габариты аппаратов и в особенности – высоковольтной изоляции. Аппаратура была рассчитана для условий работы при столь высоких величинах тока и напряжения, какие до сих пор в промышленности не применялись. Следовательно, это была лабораторная аппаратура. Для исследования чего? У экспертов Карлсхорста, хотя им и не приходилось сталкиваться с циклотронами, сразу же мелькнула мысль – атом!
Эксперты полковника Кондакова немедленно затребовали по телефону специалистов Особой Группы. Спустя несколько часов к месту находки прибыла автомашина из Бабальсберга. За ней следовала вторая автомашина с нарядом солдат в зеленых фуражках – спецчасти Войск МВД. Специалистам Особой Группы было достаточно одного взгляда, чтобы убедиться в значении подземной находки.
В Москву в Министерство Специальных Видов Вооружения полетела шифровка на имя генерала Пащина. На следующий день из Москвы самолетом прибыла группа работников специального назначения МВД, которая и взяла на себя всю дальнейшую заботу о найденных аппаратах.
Со дня прибытия людей из Москвы место находки на много километров вокруг было оцеплено охраной МВД. Ни сотрудники Карлсхорста, ни Особой Группы из Бабельсберга не имели больше права вступать на эту территорию, пока вся аппаратура не была оттранспортирована в Советский Союз.
Позже выяснились все детали, связанные с обнаружением атомной аппаратуры в Тюрингии и ее научной ценностью. Техническая сторона находки не представляла ничего нового для ученых Советского Союза. Подобные аппараты конструировались в СССР непосредственно перед войной в ленинградских лабораториях академика Капица.
Из высказываний начальника Отдела Науки и Техники СВА полковника Кондакова можно заключить, что мы не обнаружили в Германии сколько-нибудь серьезных новшеств в области атомных исследований. В годы войны Германия не имела возможности широко развернуть эту работу из-за нехватки технических возможностей. Даже для такой технически высокоразвитой страны, как Германия, эта задача была не под силу. Чисто научная же сторона проблемы атома известна уже сравнительно давно ученым многих стран. Как это ни странно, но тайна атома скрывается в основном за техническими препятствиями в форме колоссальных силовых сооружений и столь же чудовищных источников энергии, необходимых для раздробления атомного ядра и начала цепной реакции.
В кругах советских научных работников утверждают, что выработанный в СССР незадолго до войны проект гигантского энергетического узла, так называемый "Проект Большой Волги", с системой гидроэлектростанций вблизи Куйбышева был тесно связан с проблемой необходимости соответствующего силового источника для проектировавшегося на Урале центра советских атомных исследований. Там же проводилась параллель между американским центром атомных исследований в Оук-Ридж, энергетическим узлом Тенесси-Проджект и расположенной неподалеку крупнейшей в мире гидроэлектростанцией Биг Слейв в ущельях Колорадо.
Затронув проблему атома, невольно бросается в глаза яркая разница в освещении этого вопроса советской и заграничной прессой. Нам, советским людям, стоящим на грани двух миров, это видно лучше, чем кому-либо. Если советская пресса излишне молчалива, то западная пресса излишне криклива. В вопросе атома заграничная пресса напоминает женщину, падающую в истерику при виде мыши.
Преувеличенный шум вокруг атомной бомбы служит больше для самоуспокоения тех, кто этот шум поднимает, и означает недостаток чувства реальности. В конечном итоге, не одна атомная бомба решает судьбы мира. Атомную бомбу породил Человек и Человек всегда будет сильнее атома.
"Забавно, как здесь много кричат об атомной бомбе", – сказал однажды полковник Кондаков.
"К тому же все сведения – из первоисточников", – усмехнулся его помощник майор Попов. – "То из кругов близко стоящих к Карлсхорсту, то – прямо из Москвы. Видно, запросто по телефону со Сталиным беседуют".
"Да. Иностранные газеты знают больше, чем мы сами", – вздохнул полковник. – "Погоня за «сенсацией...»"
Слова полковника Кондакова очень характерны для положения советских официальных лиц. Каждый из нас знает ровно столько, сколько ему необходимо для его работы. Притом большинство людей даже умышленно старается знать поменьше. В свете этих фактов, публикуемые в иностранной прессе сведения "из первоисточников" кажутся по меньшей мере несерьезными. Достаточно приблизительно знать координаты источника, чтобы сразу понять, что "источник" просто-напросто не мог знать того, что ему приписывается.
Пока мир трясется в атомной лихорадке, жизнь идет своим чередом. В связи с погоней за атомом у меня в голове невольно ассоциируется следующий сравнительно пустяковый факт повседневной жизни.
Вскоре после возвращения с охоты за атомом в Тюрингии, ко мне на стол пришла из Управления Репараций папка с чертежами. К чертежам было приложено сопроводительное письмо: "Настоящим направляем Вам типовой проект стандартного дома-коттеджа для рабочих поселков Советского Союза по репарационному наряду-заказу №... Просим согласовать с нами и утвердить электрическую часть в указанных проектах. Кроме того, просим составить сводную спецификацию электрооборудования из расчета всего наряд-заказа в количестве 120.000 домов и одновременно указать, на каких предприятиях эти заказы могут быть размещены. Начальник Отдела Электропромышленности Упр. Репараций – Петров".
На чертежах был изображен обычный немецкий дом на одну семью, состоящий из трех комнат с кухней, ванной и уборной. В подвальном этаже кроме погреба для хранения угля было также отдельное помещение для стирки белья.
Я и еще несколько инженеров с интересом просмотрели чертежи. "Вот вернемся в Россию – тоже такой домик получим", – сказал кто-то из присутствующих.
Электротехническая сторона проекта была согласована, проект был подписан и послан Управлением Репараций в Москву для окончательного утверждения.
Вскоре проект снова очутился на моем столе. Сопроводительная записка гласила: "Прошу произвести необходимые изменения в расчетах, вытекающие из указаний Министерства Строительной Промышленности СССР. Петров".
Я развернул бумаги, любопытствуя что за усовершенствования диктует Москва. Первым делом – ликвидируется подвальное помещение для стирки. По мнению Министерства, стирать можно и на кухне. Затем ликвидируется веранда. Это понятно – чтобы люди не засиживались на веранде с праздным видом.
После изменения и согласования проект снова пошел на утверждение в Москву. Через несколько недель я опять нашел на столе злополучную папку с лаконической запиской: "Прошу внести соответствующие изменения. Петров".
На этот раз изменения были радикальны. Без объяснения причин предлагалось изъять и ванную и уборную. В рабочих поселках есть общественные бани. Тогда к чему ванные в каждом доме? Это понятно. А уборные? Видимо московские руководители рассуждали так – зачем уборные, когда можно бегать в кусты.
Схема электрооборудования дома была густо усеяна жирными вопросительными знаками красным карандашом. В спальне эти вопросы стояли над электроточками, соответствующими лампам на ночных столиках и проводке выключателя-шнура для гашения света не вставая с постели. Видимо дядя в Москве не знал что это за вещи. Или, если знал, хотел выразить свое недоумение наличию такой роскоши в жилищах, предназначенных для рабочих.
120.000 домов для рабочих поселков были переделаны на советский манер. Из коттеджей получились обычные избы. Окончательно "модернизированный" проект ходил затем по рукам инженеров Управления Промышленности в качестве анекдота. Люди качали головами и молчали. Никто не высказывал желания жить в таком доме.
От одной четверти до одной третьи суммы общего бюджета текущей послевоенной пятилетки "восстановления народного хозяйства СССР", приблизительно 60 миллиардов рублей, идет прямо или косвенно в жертву атому. Если же Человек, венец творенья и творец атомной бомбы, захотел до ветру, то беги в кусты. Так требуют интересы государства.
2.
В середине лета в Карлсхорст прибыли из Москвы комиссии различных Министерств в целях изыскания на местах новых возможностей размещения заказов по репарациям и использования готовой продукции, имеющейся на товарных складах промышленных предприятий Германии. Представители Министерства Судостроительной Промышленности СССР, беседовавшие со мной о возможностях моей отрасли промышленности, предложили мне проехать с ними по провинциям советской зоны для ознакомления с положением на местах. На другой день инженер-полковник Быков, капитан II-го ранга Федоров и я выехали из Карлсхорста курсом на Веймар.
По дороге я ближе познакомился с моими спутниками. Оба оказались на редкость милыми людьми и, вопреки военной форме, обращались друг к другу и ко мне по имени и отечеству, а не по званию, как этого требует устав. Они были не строевыми офицерами, а инженерами. Это составляет большую разницу в интеллектуальном цензе военнослужащих. Кроме того, они были офицерами Военно-морского Флота. Тот кто сталкивался с моряками, сразу знает разницу между Флотом и Армией.
По прибытии в Эрфурт мы остановились в отеле "Хаус Коссенхашен", который занят под штаб-квартиру демонтажников, оперировавших в Тюрингии. Отель "Хаус Коссенхашен" офицеры СВА в шутку окрестили "Малым Совнаркомом".
Сидя в старинном, отделанном темным дубом, холле лучшего отеля Эрфурта в ожидании обеда, мы беседовали и наблюдали происходящее кругом. Я уже не первый раз бывал здесь и все это было для меня не ново. Мои же спутники, только несколько дней тому назад приехавшие из Москвы, были явно заинтригованы.
"Скажите, Григорий Петрович, тут что – экспедиция на Северный Полюс подготовляется?" – перегнувшись через кресло, спросил в полголоса инженер-полковник.
Поводом к столь странному вопросу служил тот факт, что все как один демонтажники, с деловым видом торопливо снующие вокруг нас, выряжены в огромные унты из оленьего меха. В то же время на дворе стоит лето. Облаченные в меховую обувь люди ни на минуту не расстаются с охотничьими двустволками, которые они тащат с собой даже в обеденный зал.
"Нет. Просто демонтажники разыскали где-то склад немецкого авиационного обмундирования для полетов в Арктике. Ну вот и вырядились на радостях", – отвечаю я. – "А ружья они таскают с собой потому, что после обеда они все отправляются на охоту".
"Забавная компания!" – качает головой инженер-полковник. – "Что, им нечем больше здесь заняться?"
"Тут положение запутанное", – поясняю я. – "Основной демонтаж давно окончен, и большинству из них здесь абсолютно нечего делать. Но живется им здесь неплохо и потому они всеми правдами и неправдами стараются затянуть свою работу. Поскольку ими командует Москва, СВА бессильно что-либо предпринять".
"А чем же они сейчас занимаются?" – спрашивает капитан II-го ранга.
"Просто шаромыжничают". – отвечаю я, – "До обеда рыскают по окрестным заводам в поисках где чем можно поживиться. Кто поленивее, тот просто сидит в Коссенхашене и пьет водку".
"Нам в Берлине рассказывали, что многие сделали себе здесь настоящее состояние, на всю жизнь хватит", – говорит капитан II-го ранга.
"Как раз недавно Отдел Точной Механики СВА занимался одним подобным делом", – говорю я. – "Там замешан директор II-го Госчасзавода. Вы об этом ничего не слыхали?"
Получив отрицательный ответ, я продолжаю: "Этого директора послали сюда, в Германию, для демонтажа часовой промышленности. Вскоре после возвращения в Москву в СВА поступили материалы, что в процессе демонтажа он незаконно присвоил себе несколько тысяч золотых часов и несколько десятков килограмм золота".
"Этого, действительно, на всю жизнь хватит", – уверенно говорит капитан. – "Для пожизненного заключения – тоже".
"Вот последнее – не думаю", – замечаю я.
"Как так?" – удивляется капитан II-го ранга.
"Очень просто", – отвечаю я. – "Дело было передано выше, а там его без шума замяли".
"Но почему?" – не может понять капитан.
"Для меня это тоже загадка", – говорю я. – "Видимо не хотят дискредитировать таких людей. Как говорится – не выметай сор из избы... Это не первый случай".
"Мало ему было, что имеет. Золота захотелось", – возмущается инженер-полковник. – "И это называется советский директор!"
У меня невольно появляется горькая усмешка. Я киваю головой в сторону снующих вокруг нас демонтажников и говорю: "Все, кого Вы здесь видите, в Советском Союзе являются руководящими работниками Министерств или директорами заводов. И все они мало чем отличаются от директора II-го Госчасзавода, поверьте уж моему опыту. К нам в CВА все чаще и чаще поступают подобные материалы.
Наш разговор заканчивается неловким молчанием. Вскоре к нам подходит метрдотель и приглашает нас в обеденный зал.
В течение двух дней мы обследуем заводы в районе Эрфурта. Мои спутники имеют задания, касающиеся специальной электроаппаратуры для оборудования военно-морских судов, в особенности – подводных лодок. Торговый флот, потерпевший колоссальные потери во время войны, пока восстанавливать не думают. Все внимание уделяется строительству Военно-Морского Флота. Так выглядит послевоенное восстановление народного хозяйства СССР.
Мне невольно бросается в глаза реакция моих спутников на все окружающее. Я пробыл уже год в Германии, и все контрасты потеряли для меня свою новизну. Я уже привык к тем вещам, которые кажутся интересными для человека, несколько дней тому назад прибывшего из СССР.
Однажды мы приехали на завод "Телефункен", чтобы установить возможности размещения репарационных наряд-заказов на изготовление приемно-передающих станций, для Военно-морского Флота. Когда мы проехали заводские ворота и наш автомобиль спускался вниз по дороге, ведущей к зданию заводоуправления, инженер-полковник, смотревший из окна автомашины, сказал капитану II-го ранга: "Посмотрите, Виктор Степанович! Корты!"
Тот в свою очередь выглянул в окно. Действительно, несколько теннисных кортов, аккуратно обтянутых сеткой. Кругом разбиты клумбы цветов и подобие маленького сквера для отдыха. Все это внутри территории завода и, по-видимому, предназначается только для служащих данного предприятия.
Капитан смотрит на корты со странным интересом. Он окидывает взором не только корты, но также и скрытую зеленью фабричную ограду и возвышающиеся неподалеку производственные корпуса, как будто оценивая факт местонахождения теннисных площадок именно в этом месте.
В СССР поднимают много шума о необходимости устройства для рабочих подобных уголков отдыха на территории заводов. Несмотря на шум, зеленые уголки отдыха существуют преимущественно на бумаге да еще на некоторых предприятиях, где это создано исключительно на показ. И вдруг здесь, в Германии, из-за кустов, без крика и без шума, выглядывают вещи, которые в СССР рекламируются как исключительные достижения советской системы. Мне кажется, что во внимательном взгляде капитана II-го ранга я прочел без слов: "Да ведь эти корты построены здесь давным-давно..."
Неподалеку от здания, где помещается заводоуправление, осиротело ржавеют несколько рядов специальных стоек для велосипедов.
"Григорий Петрович", – спрашивает меня капитан, – "а где же велосипеды?"
"Ну это уж совсем детский вопрос", – отвечаю я. – "Конечно, в России". "Ах, да..." – улыбается капитан. – "А раньше их, видно, много было. Почти на каждого рабочего – велосипед".
После беседы с советскими контрольными офицерами и представителями дирекции "Телефункена", во время которой мы оформляем необходимые нам наряд-заказы, инженер-полковник обращается ко мне с неожиданным предложением: "Как-бы нам устроить маленькую экскурсию по заводу, ознакомиться с процессом и организацией производства?"
Технический директор "Телефункена" с готовностью берется сопровождать нас по заводу. Мы проходим по всем отделам, соответственно движению выпускаемой заводом продукции. В огромном зале, где производится намотка и сборка электродов радиоламп, сидят за сборочными столами несколько сот девушек и женщин. Технический директор объясняет нам детали процесса, которые, по его мнению, должны интересовать советских инженеров.
Инженер-полковник почти не слушает объяснений технического директора. Он несколько отстал от нас и, по возможности не привлекая внимания окружающих, осматривает перспективу зала. Его глаза медленно скользят по огромным окнам, как бы оценивая количество световых единиц на рабочее место. Затем они так же внимательно прикидывают высоту помещения. Его глаза на минуту задерживаются на перегородках из армированного стекла, отделяющих работниц друг от друга наподобие кабинок для чтения в благоустроенном читальном зале.
Инженер-полковника не интересуют рассуждения о принципе отжига радиоламп. Вместо этого он внимательно осматривает рабочее место одной из работниц. Крупный министерский работник, начальник одного из Главных Управлений в Министерстве Судостроительной Промышленности, он, без сомнения, хорошо знаком с условиями труда рабочих в Советском Союзе. Теперь он столкнулся с чем-то, что его глубоко заинтересовало. Я угадываю его мысли. В уме он сравнивает условия труда на немецком предприятии с соответствующими советскими заводами.
Когда мы собираемся выходить из зала, капитан II-го ранга останавливает меня: "Григорий Петрович, как Вам нравится этот стул?"
Капитан садится на стоящий неподалеку пустой стул, ничем не отличающийся от сотен других, на которых сидят работницы. Это стандартный стул с пружинной спинкой и регулируемой высотой сиденья.
"Что Вы в нем особенного нашли, Виктор Степанович?" – спрашиваю я.
"Во-первых, стул удобный", – отвечает он. – "Для рабочих, можно сказать, даже шикарный стул. А потом обратили Вы внимание, какие стулья в заводоуправлении стоят?"
"Нет, не смотрел", – признаюсь я.
"Те же самые стулья", – с легкой усмешкой произносит капитан. – "И директор, и рабочие работают на одинаковых стульях. Стулья действительно удобные".
"Здесь это стандарт", – говорю я.
"Хм..." – коротко заключает капитан, когда мы шагаем вдогонку обогнавшей нас группе.
Вы входим в вакуумное отделение. Здесь жарко. Поблескивают язычки газового пламени. Слышится монотонное шипение сжатого воздуха.
"Вот здесь наша основная трудность", – говорит тех. директор. – "Мы установили несколько старых вакуумных агрегатов, но они не соответствуют техническим требованиям. Этим в основном объясняется масса рекламаций со стороны Управления Репараций".
"Да, тут что-то не в порядке", – соглашается инженер-полковник оглядываясь кругом. Работающие вакуумные насосы для откачки воздуха из колб радиоламп взяты, по-видимому, со свалки железного лома. Рядом виднеются несколько пустующих бетонных фундаментов. Из фундаментов, наподобие перерезанных артерий, торчат трубы подводки газа, воздуха и тока.
"А эти агрегаты где?" – спрашивает капитан.
"Демонтированы и теперь работают на «Светлане»", – отвечаю я.
"А-а-а...", – принимает к сведению капитан.
В ходе объяснений тех. директор жалуется на большую текучесть рабочей силы. Это отрицательно влияет на качество продукции.
"Мы обучаем рабочего в течение четырех недель", – говорит он. "Многие, из этих рабочих, проработав неделю, на завод больше не показываются. Кроме того, очень велико количество прогулов".
"Неужели Вы не имеете возможности воспрепятствовать этому?" – спрашивает инженер-полковник, удивленный беспомощностью директора по отношению к рабочим.
Директор пожимает плечами: "До трех дней рабочий имеет право не выходить на работу без документального объяснения причин", – говорит он. – "В случае более продолжительного периода времени рабочий обязан представить справку от врача".
"Что же может предпринять дирекция против прогульщиков и текучести рабочей силы?" – спрашивает инженер-полковник.
"В случаях, которые я только что упомянул, мы не имеем права уволить рабочего. Если же рабочий хочет уволиться, то мы не имеем права его удерживать", – отвечает директор.
"Я говорю не об увольнении, а о том, чтобы заставить рабочих работать", – настаивает инженер-полковник.
Директор смотрит непонимающе: "Bitte!" – произносит он, прося повторить вопрос. Инженер-полковник повторяет.
"Мы не имеем законных прав заставлять рабочих работать. Мы имеем только право увольнять тех, кто нарушает трудовой кодекс", – отвечает директор.
Возникает неловкая пауза. У немцев самым суровым наказанием является увольнение рабочего с завода. В СССР увольнение часто является для рабочего недостижимой мечтой. Советский директор распоряжается рабочим полностью по своему усмотрению – он может перевести рабочего в порядке приказа на низшую и хуже оплачиваемую работу, может или вернее, обязан отдать рабочего под суд за опоздание на работу на несколько минут. Рабочий, со своей стороны, не имеет права оставить место работы без разрешения директора. В противном случае – суд и тюрьма.
Мы привыкли к этому и для нас непонятна беспомощность немецкого директора. Он, в свою очередь, удивляется нашим, по его понятиям, диким вопросам. Два мира – две системы.
"Вы сказали о трудовом кодексе", – продолжает инженер-полковник. – "Скажите пожалуйста какие законные положения определяют на сегодняшний день взаимоотношения работодателя и рабочего? Законы гитлеровского времени?"
"В основном германский трудовой кодекс был принят еще во времена Бисмарка", – отвечает директор. – "Если не считать незначительных изменений, то он останется в силе и сегодня.
"Во времена Бисмарка?!" – недоверчиво переспрашивает инженер-полковник. – "Ведь это около 70 лет тому назад..."
"Да", – говорит директор и по его лицу в первый раз мелькает еле заметная тень гордости. – "Социальное законодательство Германии считается одним из передовых в мире... Я хочу сказать, в Западной Европе", – быстро поправляется он, вспомнив, что перед ним стоят советские офицеры.
Инженер-полковник смотрит на капитана. Тот, в свою очередь обменивается взглядом со мной. Я уже привык к этому немому разговору. Так реагируют советские люди на вещи, которые заставляют их думать о многом, но которые нельзя дискутировать.
Воспользовавшись тем, что с нами нет контрольных офицеров, стационированных на "Телефункене", я спрашиваю директора о причинах резкого понижения выпуска радиоламп за последний месяц. Контролируя заводы, всегда рекомендуется выслушивать обе стороны независимо друг от друга.
"Основной причиной является нехватка вольфрамовой и молибденовой проволоки", – отвечает директор.
"Да, но ведь недавно вашему заводу был выделен контингент, достаточный для обеспечения плана на шесть месяцев", – говорю я. – "Разве Вы не получили эту проволоку из Берлина?"
"Разве Вам, герр майор, не известно..?" – бормочет в смущении директор. – "Разве герр Новиков не докладывал Вам..?"
"Нет. А в чем дело?"
Директор мнется некоторое время, потом говорит: "Мы испытывали такую острую нужду в проволоке, что не дожидаясь прибытия контингента по железной дороге, отправили специальный грузовик в Берлин".
"Ну и что?" – спрашиваю я.
"На обратном пути машина была остановлена и ограблена..."
"А проволока?"
"Герр майор, наши люди не могли ничего сделать..."
"А где проволока?"
"Когда наш грузовик подъезжал ночью к Лейпцигу, ему преградил дорогу другой грузовик, поставленный поперек полотна. Вооруженные автоматами люди высадили шофера и экспедитора на дорогу, а автомашину угнали с собой. Проволока..."
"Кто были бандиты?" – спрашиваю я.
"Эти люди были в советской форме", – после некоторого колебания отвечал директор.
Когда мы, распрощавшись с директором, садимся в автомашину, капитан говорит: "Кому мог понадобиться грузовик с проволокой? Может быть это диверсия, чтобы сорвать репарации".
"Мы к таким диверсиям уже привыкли", – говорю я. – "Скоро этот грузовик найдут где-нибудь в лесу. С проволокой, но без резины и без аккумулятора. На это, наверное, надеется и Новиков. Потому он пока и молчит".
"Кто же тут такими вещами занимается?" – спрашивает капитан.
"А вот поживете подольше – увидите", – говорю я, избегая прямого ответа.
После "Телефункена" мы выехали на завод прецизионных станков и часов фирмы "Тиль", находящийся в маленькой деревушке, которую мы с трудом отыскали по карте. В этой же деревушке было еще несколько довольно крупных промышленных предприятий, выпускавших электроарматуру. Деревушка тянулась по дну узкой долины, зажатой между поросшими лесом горами. По склонам гор карабкались аккуратные тюрингские домики, выкрашенные яркими красками. Трудно было предположить, что живописная деревушка является рабочим поселком и здесь размещены несколько крупных заводов.
"Больше смахивает на санаторий, чем на рабочий поселок", – заметил капитан II-го ранга то ли с завистью, то ли с сожалением. – "Тут рабочие живут, как на курорте".
После нашего визита к контрольным офицерам СВА, расквартировавшимся в вилле владельца одного из заводов, инженер-полковник усмехнулся: "Виктор Степанович, как Вы думаете, чего эти ребята больше всего боятся?"
"Чтобы их отсюда не перевели куда-нибудь", – ответил капитан не задумываясь.
Слово "куда-нибудь" было понятно нам всем и без точного обозначения.
Люди Запада никогда не догадаются, что больше всего удивляет советского человека, в частности инженера, при первом столкновении с заводами Германии. Люди Запада наверное предполагают, что советские инженеры стоят разинув рот, пораженные грандиозными заводами, многочисленными машинами и прочими достижениями техники. Нет, это время ушло в область прошлого. Если говорить о размерах промышленных предприятий и их техническом оснащении, то удивляться придется людям Запада, если они столкнутся с советскими заводами.
Новым для нас на Западе сегодня является не Техника и Машина, а положение Человека в комплексе общества и государства. Нам приходится убеждаться, что люди Запада, люди в системе свободной эволюции социальных отношений, пользуются гораздо большими правами и свободами, что они имеют гораздо больше от жизни, чем советские люди соответствующего социального уровня.
Покончив с заводом "Тиль", вечером этого дня мы выезжаем к следующему пункту нашей поездки. Вблизи Иены у нашей автомашины садится аккумулятор и начинает шалить зажигание. Чтобы не разряжать аккумулятор окончательно, мы выключаем фары и медленно едем в темноте. С одной стороны узкой дороги поднимается вверх поросшая деревьями круча, с другой стороны обрывается черная бездна.
Капитан ворчит, обвиняя шофера-матроса в небрежности. Тот молчит, вцепившись руками в руль и прижавшись лицом к ветровому стеклу.
В самом диком месте, среди темноты и ущелий, наш автомобиль окончательно отказывается двигаться дальше. Пока шофер при свете карманного фонаря копается в моторе, мы выходим из машины чтобы размять ноги.
Неожиданно из темноты вырываются два ослепительных огненных глаза. Чуть не наскочив на нас, встречная автомашина резко тормозит и останавливается. Из темноты звучит голос по-русски.
"Товарищи офицеры, вы здесь стрельбы не слыхали?"
"Нет", – отвечает кто-то из нас. – "А в чем дело?"
"Да здесь наши люди поехали на охоту и одного из своих подстрелили. С нами врач едет. Вот теперь дорогу не найдем".
"Ну, кажется попали мы в подходящее место", – бормочет капитан, когда призрачный автомобиль снова исчезает в темноте.
Мимо нас по дороге шагает темная фигура, ведя в руке велосипед. "Что это здесь за место?" – спрашиваю я.
"Это замки Гёте", – отвечает немец. – "Вот, как раз над Вашей головой".
"А есть здесь где-нибудь жилье поблизости?"
"Да. Вот сейчас будет мост, а за мостом деревня", – отвечает голос из темноты.
"Ничего не могу поделать, товарищ полковник", – докладывает в это время матрос. – "Нужно в мастерскую".
"Что же нам теперь делать? В машине ночевать придется?" – досадуют мои спутники.
"Зачем?" – говорю я. – "Тут рядом деревня. Там и переночуем".
"Что Вы, Григорий Петрович!" – в ужасе восклицают моряки. – Ведь там же нет ни комендатуры, ни гостиницы для военнослужащих".
"Вот это самое и хорошо", – говорю я.
"Нет-нет, оставьте такие шутки", – возражают мои спутники. – "Нам еще жить не надоело".
"А в чем дело?" – удивляюсь я.
"Да разве Вы забыли, где мы находимся? Ведь тут же что ни день, то убийства. Ведь сами только что слыхали, что рядом кого-то подстрелили".
"А, так это же наши", – говорю я. – "Ничего удивительного, что подстрелили".
"Григорий Петрович, нам все время рассказывали, чтобы мы были осторожнее. Даже рекомендовали шофера на ночь в машине не оставлять, а то убьют. Ведь тут все время... Ну, сами знаете, что творится".
"Где это Вы такие вещи слыхали?"
"Нас еще в Москве предупреждали".
Я не могу удержаться от смеха: "Ну, если в Москве, то это возможно. Здесь же все выглядит несколько иначе. Во всяком случае, в деревне спать мы будем лучше, чем в комендантской гостинице. Это я Вам гарантирую. К тому же у нас у всех пистолеты".
После долгих уговоров мои спутники соглашаются на риск ночевки в неизвестной немецкой деревне. Приказав шоферу оставаться в машине, мы отправляемся в путь.
"А где же мы там спать будем?" – снова с сомнением спрашивает капитан. – "Неудобно среди ночи будить людей и вламываться в дом".
"Об этом не беспокойтесь, Виктор Степанович", – беру я на себя роль проводника. – "Первый же дом, на который мы наткнемся, будет гостиницей. Хотите держать со мной пари?"
"Вы, Григорий Петрович, прямо фокусничаете. Отчего Вы так уверены, что первый дом будет гостиницей?" – спрашивает капитан. – "Если будет по-Вашему, то откупорим бутылку коньяка".
"Очень просто. Мы идем по дороге, а у немцев гостиницы всегда стоят у дороги при входе и выходе из деревни. Видите, как просто я Вашу бутылку выиграл?"
"Все-таки вся эта затея мне не нравится", – мрачно вздыхает капитан II-го ранга.
После десяти минут ходьбы перед нами из темноты вырастают неясные очертания моста. Сейчас же за мостом мы видим пробивающийся сквозь щели свет из окон.
"Ну, а теперь смотрите, Виктор Степанович. Кто прав?" – говорю я, направляя луч карманного фонаря на чернеющую над входом узорчатую вывеску с изображением пивной кружки. – "Вот Вам и гостиница".
Через несколько минут мы сидим за столом в зале деревенского гастхауза. Мои спутники недоверчиво озираются по сторонам, как будто каждую минуту ожидая нападения. Зал-гостиная отделан на тюрингский манер – тяжелая резная мебель из темного дуба и масса оленьих рогов по стенам. Люстры и стенные канделябры тоже сделаны из оленьих рогов. В глубине зала блистает многочисленными никелированными кранами стойка-буфет. За стойкой улыбаются две девушки в белых передниках.
Договорившись с хозяином о ночлеге, мы заказываем горячее кофе. Из чемоданчиков, которые мы взяли с собой, появляются хлеб, колбаса и, наконец, бутылка коньяка, которую капитан захватил в дорогу "против гриппа".
"Ох, Григорий Петрович, выпьем мы, а потом всех нас здесь ухлопают как куропаток", – тяжело вздыхает капитан, откупоривая бутылку. – "Ну, Вы за все перед апостолом Петром отвечать будете".
"Хотите я Вам выдам мой маленький секрет", – говорю я. – "Тогда Вы наверняка будете спать спокойнее. Мне частенько приходилось бывать в командировках. Несколько раз я объезжал всю Тюрингию и Саксонию в сопровождении грузовика с грузом. В этом случае, действительно, есть опасность и нужно быть осторожным. И вот всегда, когда приближалась ночь и нужно было останавливаться на ночевку... Что, Вы думаете, я делал?"
"Ну, конечно, старались добраться до комендантской гостиницы", – с уверенностью отвечает капитан.
"Так я сделал только один раз. Первый и последний раз. После этого я всегда старался избегать городов, где есть комендатура и советский гарнизон. Я нарочно не доезжал до города, выискивал первую попавшуюся деревню и останавливался в первой попавшейся гостинице".
"В чем же дело?" – заинтересовывается инженер-полковник.
"Так – надежнее всего", – отвечаю я. – "За год моего пребывания в Германии я три раза вынимал пистолет, собираясь стрелять... И все три раза это были люди в советской форме... С целью ограбления", – поясняю я, после некоторой паузы.
"Интересно..." – цедит сквозь зубы капитан.
"Раз я остановился в гостинице для офицеров в Глаухау", – продолжаю я. – "Грузовик, на всякий случай, поставил под окном. Не успел лечь в постель как слышу, что мой грузовик уже демонтируют".
"Забавно..." – вторит инженер-полковник.
"Для меня совсем не было забавно, когда я с пистолетом в руке и в нижнем белье носился по улице", – замечаю я.
"И чем же это кончилось?" – спрашивает инженер-полковник.
"Задержал двух наших лейтенантов и одного сержанта. Вызвал комендантский патруль и сдал их под арест. На утро комендант города мне говорит: "Верю Вам, товарищ майор, но арестованных придется отпустить. Мне такими мелочами заниматься некогда. В следующий раз советую Вам поступать так. Подождите пока разберут автомашину. Чтобы были вещественные доказательства. Потом перестреляйте всех на месте и вызовите затем нас. Мы протокол составим и Вам еще спасибо скажем. Жаль, что Вы в этот раз погорячились".
В это время в зал входит элегантная молодая женщина. За ней следует мужчина. Они садятся за столик напротив нас и закуривают. Дым от сигарет голубыми волнами поднимается кверху.
"Все это хорошо", – говорит капитан. – "Но мне здесь одно не нравится – публика слишком хорошо одета. Посмотрите на этого типа, что с дамой напротив? Наверное все бывшие крупные нацисты. Попрятались здесь в глуши, а мы вот теперь в их гнездо попали. Заметили Вы кучку молодых парней? Зашли, пошептались и опять ушли! Все это мне кажется очень подозрительным".
"Ну, тогда пойдемте спать", – предлагаю я. – "Утро вечера мудренее".
"Ох, спать", – морщится инженер-полковник. – "Надо будет посмотреть, куда окна выходят".
Когда мы поднимаемся на верхний этаж в отведенные нам комнаты, инженер-полковник и капитан начинают рекогносцировку. Они открывают и закрывают окна, потом проверяют прочность задвижек. "Нам говорили, что здесь ручные гранаты в окна бросают", – поясняет капитан. Затем он выходит в коридор и пытается проверить не заняты ли соседние комнаты вервольфами. В заключение он пробует прочность запоров на дверях.
"Ей Богу, Виктор Степанович, глядя на Вас, мне тоже страшно становится", – говорю я. – "Может быть у Вас особое чутье на всякие приключения".
Мои спутники занимают одну комнату. Мне приходится устраиваться в комнате рядом. В первый раз за время моего пребывания в Германии я чувствую некоторую неуверенность. Закрыв дверь на задвижку и поразмышляв минуту, я вынимаю пистолет из портфеля и кладу его под подушку. Затем я тушу свет и ныряю под пуховики.
На следующее утро я стучу в дверь моих соседей. Из-за двери раздаются сонные голоса, затем громыхают запоры. Мои спутники с трудом вылазят из постелей. Оказывается они еще долго после полуночи сидели, совещаясь, спать ли им раздевшись или одевшись. Теперь же, при свете солнца, все их страхи и опасения рассеялись и они даже подшучивают друг над другом.
"Виктор Степанович, расскажи как ты ночью в уборную с пистолетом ходил?" – лукаво подмигивает инженер-полковник.
"Знаете, что это вчера была за шикарная пара?" – говорю я. – "Местный сапожник с женой. К тому же старый коммунист. Я уже у хозяина справки навел. А Вы их за крупных наци приняли".
Еще вечером мы попросили хозяина гостиницы послать рано утром авто-электрика на помощь нашему шоферу. Когда мы подходим к месту стоянки нашей автомашины, оба усердно заняты ремонтом. Чтобы убить время, мы решаем пойти и осмотреть замки Гёте, которые должны быть где-то наверху над нашими головами. По крутой тропинке между кустов мы карабкаемся вверх.
После непродолжительного пути мы взбираемся на вершину. На самом краю крутого обрыва стоят два дома, окруженных зарослями кустов и деревьев. Далеко внизу у наших ног вьется лента дороги, на которой черным пятном виднеется наш автомобиль и копошащиеся около него люди. Далеко-далеко во все стороны открывается чудесная панорама.
Мы подходим ближе к довольно неказистым домам, носящим гордое обозначение замков. У бокового входа развешены для просушки заячьи шкурки. Здесь живет сторож, хранитель и одновременно проводник по замкам, являющимся сегодня музеями. Посетителей, по-видимому, немного и сторожу приходится попутно зарабатывать себе на жизнь браконьерством. С его помощью мы осматриваем исторические достопримечательности и даже собственноручную надпись Гёте карандашом на подоконнике. Надпись аккуратно обрамлена специальной рамкой из стекла.
Этот дом когда-то служил летней резиденцией тюрингского курфюрста. Затем некоторое время он принадлежал Гёте. Обстановка бедна и ничем не напоминает королевское или княжеское жилище.
Когда мы, осмотрев замки, выходим снова в парк, инженер-полковник говорит: "Все-таки интересно посмотреть дом, где ступала нога Гёте. Ощущаешь какой-то внутренний трепет. Но внешне все это нельзя сравнить с нашим Петергофом или Царским Селом. Бедно жили ихние курфюрсты".
"Приятно когда видишь здесь порядок и уважение к культурному наследию Гёте", – размышляет капитан. – "А что они сделали с нашими дворцами в Петергофе? Ведь все дворцы кругом Ленинграда разграбили и еще хуже – загадили. Я это все своими глазами видел".
"Это характерно для немцев", – делает вывод инженер-полковник. – "Они слишком самовлюбленны. Вот этот дом – для них святилище. Такое же святилище он и для нас. А почему же, спрашивается, они во дворцах Екатерины конюшни устраивали?!"
Мы идем по парку. По деревьям шмыгают белки, не обращая на нас ни малейшего внимания. Одна из них спокойно сидит на ветке как раз над нашей головой. Слова моих спутников наводят меня на неожиданную мысль. Я вытаскиваю из кобуры пистолет и неторопливо целюсь в белку.
"Что Вы, Григорий Петрович?!" – хватает меня за руку капитан. – "Я думал, что Вы взрослый человек?!"
"А, что же тут такого?" – упорствую я и снова целюсь в белку.
"Оставьте!" – протестует инженер-полковник, присоединяясь к капитану. – "Разве можно здесь стрельбу поднимать!"
"Не беспокойтесь", – смеюсь я, пряча пистолет. – "Это я просто хотел посмотреть, как вы будете реагировать на варварство..."
В это время со стороны дороги, где стоит наш автомобиль, раздаются два выстрела. Это шофер дает нам условный сигнал, что машина в порядке. Через полчаса замки Гёте остаются далеко за нашей спиной.
Еще в течение нескольких дней мы носимся по Тюрингии и Саксонии. Мы контролируем заводы, накладываем секвестр, реквизируем текущую продукцию, подготовляем проекты наряд-заказов для Управления Репараций.
В этой поездке мне впервые приходится ощущать довольно странную вещь. Я убеждаюсь, что год пребывания за пределами Советского Союза не прошел для меня бесследно. Каким-то образом я изменился внутренне. Я это ясно вижу при контакте с моими спутниками-моряками. Они только вчера прибыли из Москвы и завтра они снова вернутся туда. Для меня они являются своего рода реагентом, на котором я имею возможность проверить происходящий во мне процесс.
Из контакта с ними я с внутренним содроганием почувствовал, что мыслями и мироощущением я удалился от той орбиты, в которой вращается советский человек. Это не было отказом от того, что я имел в пользу чего-то другого. Это было расширение кругозора.
Следующая глава
Перейти к СОДЕРЖАНИЮ