Тут дьявол с Богом борется, а поле битвы – сердце людское.
Ф. М. Достоевский.
Хитрый дом агитпропа получил задание усилить радиопропаганду на Ближнем Востоке. Но оказалось, что у арабов и бедуинов слишком мало радиоприемников, чтобы слушать радио “Свобода”.
И вот тут-то Остапа Оглоедова осенила гениальная идея. Он решил революционизировать пропаганду и, взявшись за перо, накатал в агитпроп рационализаторское предложение. Как и все гениальные открытия, идея Остапа была чрезвычайно проста.
Ведь каждый школьник знает, что советские ласточки летают зимовать в теплые страны Ближнего Востока. Нужно только по пути ловить этих ласточек и лепить им под хвосты соответствующие воззвания к арабам и бедуинам.
А журавлям и аистам, которые когда-то таскали младенцев, теперь в качестве партнагрузки можно прицепить на шею целые корзины с листовками. Остап даже быстренько набросал чертежик такого контейнера системы 00, что означало не два нуля, а инициалы изобретателя Остапа Оглоедова.
Собственно говоря, идея эта зародилась в голове Остапа уже давно. Еще тогда, когда, сидя в сибирском концлагере, он с тоской наблюдал из-за колючей проволоки за перелетными птицами, летящими на юг. Тогда он мечтал, как бы и ему при помощи этих птичек, наподобие известной лягушки-путешественницы, улепетнуть из Сибири в теплые края.
Прочитав Остапов проект, начальник агитпропа вызвал изобретателя для личной консультации и спросил:
– А как же вы будете ловить этих ласточек?
– Как? Очень просто! – ответил Остап. – Помните тех гусей, которые нажрались пьяных вишен и дали себя заживо ощипать? Так вот и этих ласточек нужно напоить – водкой!
И на клочке бумажки Остап быстренько подсчитал, сколько нужно водки, чтобы превратить всех советских ласточек, аистов и журавлей в международных пропагандистов.
Управление Агитпропа называли хитрым домом совсем недаром. Остапов проект использовали несколько иначе. Через тройного агента Жоржика Бутырского этот проект под шифром "Ласточкин хвост", лансировали в руки американской разведки, занимающейся операцией "Черный крест". Все это якобы от имени московских неотроцкистов, бердяевских неохристиан и Союза Молодых Гениев (СМОГ) – с предложением ловить советских ласточек в Израиле и клеить им под хвост антисоветские листовки. Кто интересуется деталями, может найти этот проект в вашингтонских архивах. За этот проект американцы выбросили ласточкам под хвост пятьдесят тысяч долларов.
Узнав об этом, Остап Оглоедов ходил и жаловался:
– А я не получил ни копейки. Вот потому-то все гениальные люди и умирают в нищете.
Утром Остап прибегал на работу всегда запыхавшись и со страшно деловым видом. Для важности он носил не просто портфель, а целый чемодан, который он для камуфляжа набивал старыми газетами вперемежку с засохшими корками хлеба. Иногда Остапа вызывали к начальству и спрашивали:
– Скажите, можете Вы выступить по радио в качестве негра?
– Конечно, – с готовностью отвечал Остап. – Ведь наш отдел скриптов так и называют – литературные негры. Лумумба! Мау-мау! Гам-гам...
Так Остап гастролировал в эфире в качестве радионегра, переключившегося с людоедства на коммунизм. Следом Остап превращался в радиополковника, или атомного ученого, или известного писателя. Затем он изображал бедного араба, бежавшего от евреев, или бедного еврея, бежавшего от сионистов – все, что угодно. Так Остап Оглоедов стал на Радио "Свобода" незаменимым человеком. А его жена печально качала головой:
– Остап так заврался, что он и меня уверяет, что он атомный ученый.
У политсоветника Давида Чумкина было три излюбленных литературных негра – Оглоедов, Корякович и Завалюхин. Чтобы повысить их культурный уровень, политсоветник время от времени устраивал им идеологическую порку:
– Наша задача – это моральное разложение противника. А вы что? Сартра не читали! Бердяева не знаете! Про Жене и не слышали...
– Я знаю про Жене, – поднял палец Остап. – Это самый знаменитый французский вор. Он в окошки, как летучая мышь, летает. Заработал пожизненное заключение, как рецидивист.
– Что-о? – взвыл политсоветник. – И это все, что вы знаете про самого знаменитого французского писателя-экзистенциалиста?
– Кроме того, Жене – педераст, – робко заметил Завалюхин. – И пишет только про педерастов. Очень занимательно.
– Но почему же философ Сартр тогда называет его святым Жене?
– Кукушка хвалит петуха, поскольку хвалит он кукушку, – пожал плечами Корякович. – Ведь Сартр – тоже левый мальчик.
– Кроме того, Сартр косоглазый, – сказал Остап. – Как моя падчерица. А уж мою падчерицу я знаю. У нее в голове перекос-параллакс.
– Ох, какие это идиоты! – бесился политсоветник. – Да, все это нужно знать – и молчать. И все это отрицать. И твердить, что это святые и гении. Ведь Сартр, Бердяев и Жене – это наши лучшие идеологические союзники. Ух, болваны! И за что только вам деньги платят?
Обычно Чумкин ругался и издевался над своими неграми до тех пор, пока не доводил их до истерики, а иногда и до слез. Но в это время в отдел скриптов зашел Борис Руднев. Политсоветник накинулся и на него:
– А вы что здесь шляетесь? Подслушиваете? Подглядываете?
Президент дома чудес сначала опешил от такой наглости. А Чумкин, ободренный успехом, продолжал хамить и ругаться. Вел он себя как чумная крыса, которая кидается на всех и вся. Тогда президент дома чудес вынул из грудного кармана черную самопишущую ручку, направил ее на политсоветника и нажал кнопку.
Раздался громкий пистолетный выстрел, и лицо Чумкина окутало белое облачко дыма. Затем... Ох, с каким наслаждением рассказывали это бедные литературные негры.
Политсоветник упал в кресло. Из глаз его катились слезы. Изо рта текли слюни. И из носа тоже текло. Он плакал, кашлял, чихал, сморкался и отплевывался. Потом Остап божился, что и из штанов у него тоже капало.
Президент дома чудес спокойно засунул свою волшебную авторучку в грудной карман. Уже давно поговаривали, что в порядке дальнейшей либерализации помимо дурдомов КГБ вводит всякую новую технику. В том числе и всякие приборы со слезоточивым газом “Черемуха”, вплоть до вот таких “автоматических ручек”. Правда, при желании в эту ручку можно заложить и нормальный пистолетный патрон с нормальной пулей.
Потом Остап комментировал:
– Вот бы мне такую ручку. Против моей тещи.
Вечером Остап улегся дома на диван и заявил:
– Мне надоело жить.
– Чего это? – спросила жена.
– Меня называют жуликом и подхалимом. Я живу, как нищий, а все говорят, что я меркантильный. Остап, говорят, дешевка, брехун.
– А ты не бреши, – посоветовала жена.
– Я вовсе не брешу. У меня просто повышенная фантазия. Как у каждого настоящего писателя. Когда Льву Толстому все осточертело, он плюнул и ушел из дома. Может, и мне тоже уйти?
Хотя, кроме жены, чужих детей и нервных кошек, воровать у Остапа было нечего, но на всех дверях и окнах он понастроил кучу всяких задвижек, защелок и запоров. Не так от воров, как от собственной трусости. А входную дверь изнутри подпирала толстая палка. Теперь Остап встал, взял эту палку и зашагал по комнате, размахивая ею, как посохом.
– Да, пойду куда глаза глядят. Пойду к странникам, к отшельникам. По дождю пойду, по грязи, по снегу. Буду правду искать. Божьим человеком стану. Счас возьму и уйду. Прямо в двери.
– Катись, – зевнула жена. – Скатертью дорожка.
– Почапаю себе по полям, по лесам, – мечтал Остап, стуча своим посохом. – Кругом птички поют. Ку-ку! Солнышко светит. Травка зеленеет. И никто меня не ругает, не критикует. Буду стихи писать и с птичками обсуждать. Он увлекался все больше и больше:
– А без Чумкина моя желудочная язва сразу заживет. И живот болеть не будет. Ночью лягу себе на сено, ноги кверху задеру и буду звезды разглядывать. Буду размышлять о смысле жизни.
– А что ты жрать будешь? – спросила жена. Остап подумал-подумал и решил остаться дома. Он подпер дверь палкой и тяжело вздохнул:
– Эх, и в ногах правды нету. Дай-ка мне лучше тарелку борща.
– Борща больше нету.
– Как – нету? Опять твои кошки все сожрали. А я хоть сдохни... А почему моя тарелка на полу стоит? Опять ты из моей тарелки кошек кормила?
– Мои кошки чище, чем ты, – сказала Дина, – Кошки каждый день моются, а ты – раз в месяц.
Остап развалился на диване и стал жаловаться:
– Эх, почему я не птица? Улетел бы я куда-нибудь к чертовой матери. Ведь рано или поздно шарахнут по миру атомной бомбой. И никто не узнает, что когда-то здесь коптил небо поэт и писатель Остап Оглоедов. И зачем я вообще родился? – Он надул шею и жалобно завыл:
Вот умру-у я, умру-у я, похоро-онят меня, И никто-о да-а и не-е узна-ает, где могилка-а моя...
* * *
Иностранные журналисты, связанные с операцией “Черный крест”, оперировали в основном по треугольнику Переделкино – Недоделкино – Березовка.
В Переделкино, где жили советские писатели, они выловили Пастернака с его “Доктором Живаго”. Когда Пастернак умер, бойкие журналисты организовали так, что его гроб несли двенадцать вьюношей. Вроде как в известной поэме Блока “Двенадцать”. А Пастернак был как бы тринадцатым.
Потом эта символическая фотография обошла весь мир. Ну и люди, конечно, спорили, кто же этот тринадцатый. Легионеры с пеной у рта уверяли, что это новый Христос. Христиане качали головами и говорили, что это типичный Иуда. Советские цензоры считали, что это замаскировавшийся троцкист, проповедующий перманентную революцию. А председатель Союза советских писателей Алексей Сурков заявил, что это просто педераст и алкоголик.
Литературная богема из Недоделкино поставляла материал для подпольного “Самиздата” и ротаторного журнала “Феникс”, где явно попахивало модернизмом – порнографией, наркотиками, гомосексуальностью и сумасшедшими домами. Часть гонораров этим модернистам выплачивалась натурой – в форме наркотиков, которые исходили из подвала американского посольства в Москве. В принципе недоделки из Недоделкино были не что иное, как советские хиппи. Иногда в Недоделкино заезжала санитарная машина, и очередного недоделка тащили в дурдом.
Но больше всего операторов из “Черного креста” интересовала Березовка, где жили бывшие советские шишки, пострадавшие во время Великой Чистки. Почти под каждой крышей в Березовке кипела работа: березовцы сидели и писали мемуары – как Сталин всыпал им березовой каши. Одни надеялись, что их мемуары будут изданы в СССР. Другие писали в надежде на заграницу. А операторы из “Черного креста” ходили и нюхали.
Каждую субботу Борис Руднев садился в машину и тоже ехал в Березовку. Там он проводил время с семейством Миллеров, которые всегда останавливались на даче у князя Сибирского. Кивнув на лестницу, ведущую на второй этаж, Нина предупредила:
– Смотри только туда не ходи.
– А что там такое?
– Там его сестра живет.
– Сестра-а? – удивился Борис, вспоминая высокую красивую женщину в форме генерала НКВД, – Зинаида Генриховна?
– Да, Гершелевна. Кукушкины яйца князя Шаховского. А теперь тоже княгиня Сибирская.
– А что же она никогда не показывается?
– У нее с нервами не в порядке. Вот она и сидит одна взаперти.
– А что с ней такое?
– Ах, старая дева. Наверно, от этого, – фыркнула Нина и стала деловито объяснять, как старые девы психуют и сходят с ума, потому что они не вышли вовремя замуж.
Однажды, когда все сидели на веранде, наверху вдруг раздался грохот, словно с силой захлопывают дверь. Затем пронзительный женский вопль:
– А-а-а... Опять за мной приехали!
Все насторожились, а князь Сибирский вздрогнул и нахмурился.
– О-о-ой, никуда я не поеду! – несся сверху истерический крик. – Лучше вы меня сразу убейте!
Князь Сибирский и Акакий Петрович переглянулись и торопливо пошли на второй этаж. За ними тяжело поползла Милиция Ивановна. Было слышно, как мужчины стучат в запертую дверь, а Милиция Ивановна уговаривает:
– Зиночка, душечка, это мы. Открой!
– А почему там черный ворон стоит? – кричал голос из-за двери. – Вон он, под самым окном... С черной звездой...
– Какой там ворон. Это мы. Успокойся.
– Нет, не обманете. Я эту черную звезду никогда не забуду. Это 13‑й Отдел. Опять посадят меня туда – в специзолятор.
– Зиночка, это тебе только кажется. Не волнуйся.
– Нет-нет, на этом белом вороне, с черной звездой, он самый и ездит.
– Кто ездит?
– Он... Красный папа... Великий инквизитор...
– Зиночка, это не инквизитор, а я, успокаивал сестру князь Сибирский.
– Нет, лучше сразу умереть, чем опять туда... В ад... среди сумасшедших... Дайте мне скорее яду!
Затем раздались шум падающего тела, клокочущий хрип и звуки приглушенной борьбы, словно держат бьющегося о пол эпилептика. Через некоторое время Акакий Петрович подламывающейся походкой спустился вниз и со смущенным видом взял Бориса под руку:
– У меня к вам маленькая просьба. – И он направился к белой автомашине Бориса, которая стояла рядом с домом.
– Куда, – спросил тот, нажимая на стартер. – В аптеку?
– Нет, поезжайте прямо. Видите ли, с сестрой нашего хозяина получился нехороший припадок. С ней это и раньше бывало. Но сегодня это получилось, когда она увидела вашу машину под окном. Она приняла ее за черного ворона, знаете, такие специальные машины КГБ. Ее двадцать лет мариновали по самым страшным специзоляторам. А у таких людей нервы, знаете, того...
– Но ведь когда-то она сама была генералом в ЧК-ГПУ-НКВД, – сказал Борис, – Сама людей расстреливала. Вот и получается, что отольются кошке мышкины слезки.
– Да, конечно, – согласился Акакий Петрович, – Она всегда была немножко психопатка. А ее засунули в специзолятор – среди настоящих сумасшедших. Она говорит, что это хуже, чем дантовский ад. Вот она и вышла оттуда полусумасшедшей. Она и сейчас под наблюдением КГБ. Она уверяет, что теперь там орудуют какие-то черти в белых халатах вроде докторов. И они порекомендовали ей писать мемуары, чтобы выздороветь. Но писать только правду. Говорят, что правда лечит. Вот она теперь тоже сидит и пишет.
Но об этом пронюхали американские журналисты. Все такие шустрые еврейчики. Они сразу учуяли, что она тоже немножко еврейка, ну и давай ее мутить, обещают ей золотые горы. А она боится. А когда она увидела эту вашу машину, она подумала, что это за ней – какой-то большой черт из КГБ, из 13‑го Отдела. Но больше всего она испугалась вот этого значка...
Акакий Петрович наклонился вперед и стал рассматривать большую звезду, наклеенную в правом углу ветрового стекла, где обычно прикрепляют служебные пропуска. Это была звезда вроде обычной советской, но не красная, а черная с золотым ободком. Внутри вместо серпа и молота – скрещенные красные топорики, как у саперов или пожарников. А внизу между лучами звезды, бронзовый щит с числом 13.
– Что это такое? – спросил Акакий Петрович.
Борис покосился на эмблему 13‑го Отдела, оставшуюся еще от тех времен, когда этой машиной пользовался Максим:
– Не знаю. Чепуха какая-то.
– Все это, конечно, чепуха, – кивнул Акакий Петрович, – Но уж вы, пожалуйста, ставьте эту машину подальше от дома. А то эта княгиня Сибирская совсем с ума сойдет.
С тех пор Борис старался показываться в доме князя Сибирского как можно реже и почти все время проводил с Ниной на пляже. За дочерью уныло плелся папа, а за папой – мама. Они располагались на песке и наблюдали за купающимися.
Чтобы избавиться от бдительных взоров родителей, Нина выдумала маленький трюк: она уплывала с Борисом за перевернутую лодку, стоявшую на якоре недалеко от берега, и там они потихоньку целовались. А Борис выдумал еще проще – нырять и целоваться под водой. Прямо под носом у папы с мамой.
После одного из таких подводных поцелуев Нина выплюнула воду изо рта и поморщила носик:
– Целоваться – это просто. Но что потом?
– А потом поженимся, – сказал он.
– Н-да, но я немножко боюсь.
– Чего же тут бояться?
– Видишь ли, у меня была одна большая любовь...
– Ну и что ж тут такого? И у меня были.
– Да, но я боюсь, что эта любовь может вернуться...
– А кто это?
– Это секрет... Но это совсем не то, что ты думаешь. Видишь ли, технически я еще девушка. Но вообще я большая бе-е-е. Вот я и боюсь, что мы поженимся, а потом я буду тебе изменять.
Он нырнул и потащил Нину под воду, чтобы поцеловать ее. Но вместо поцелуя получил удар ногой в живот.
– Я не шучу, – усмехнулась техническая девушка. – Если я с тобой целуюсь, то это еще ничего не значит. Иногда я и с подушкой целуюсь.
Несмотря на свою техническую невинность, в выражениях Нина не стеснялась. Вечером ей захотелось пойти погулять, а папа стал ворчать, что для приличных девушек уже немножко поздновато. Нина уперла руки в боки:
– Не бойся, я детей в подоле не принесу. – Она демонстративно мотнула подолом и выскочила из дома.
Техническая девушка знала все укромные закоулки в Березовке. Взяв Бориса за руку, она уверенно вела его в темноте вдоль берега озера, между грудами камней и поваленными бурей деревьями. Так они добрались до маленького песчаного мыса.
По другую сторону озера молчаливо повис лунный диск. По черной воде переливалась мерцающая лунная дорожка. Нина опустилась на песок, натянула юбку на колени и с сожалением вздохнула:
– Эх, когда-то я целовалась здесь с моей большою любовью. Как говорят поэты: “Изо всех невозможно-возможных возможностей – ты всех невозможней – и всех милей.”
– А что же там такого невозможного? – поинтересовался Борис.
– Ты этого все равно не поймешь. Это у тебя все так просто. А у других это далеко не так просто. Ух, опять эти проклятые комары. – Она хлопнула себя по обнаженной руке и сладко зевнула. – Ну что ж, хорошего понемножку. Пошли домой!
Иногда после работы Борис заезжал на радио “Свобода” и провожал Нину домой. В переулке Энтузиастов было, как всегда, тихо и пустынно. За крышами домов громоздились закатные облака, как сказочные горы, за которыми начинается страна грез. От остывающей земли, от запаха Нининых волос, от облаков в небе – ото всего этого исходил далекий манящий зов.
Борис чувствовал себя небожителем и парил в перманентном блаженстве, по ту сторону добра и зла. Он раскинул руки и потянулся, словно собираясь взлететь. Потом его руки, как два больших и ласковых крыла, сомкнулись вокруг Нины. Да так, что у нее захватило дыхание.
– Тише, ты, – прошептала она. Ты меня раздавишь.
– Эх, хорошо быть любимцем богов, – сказал он.
– Вот это-то и плохо, что ты любимец богов. Боюсь, что мы с тобой классово чуждый элемент.
– Теперь бесклассовое общество.
– Я не шучу, – шептала она. – Я совершенно серьезно.
– А что такое?
– Если ты любимец богов, то таких, как я, боги не любят.
– Почему?
– Я боюсь, что я немножко ведьма.
– А это мы сейчас проверим. Говорят, что ведьмы не могут любить. А ты меня любишь?
– Да, кажется... немножко.
– Ну и прекрасно, – решил любимец богов. – Тогда ты будешь моя любимая ведьма. Это даже интересно.
Чтобы проверить, ведьма Нина или нет, Борис прислонял ее около каждого дерева и целовал. Целовалась она вполне прилично. Только почему-то все время косила глазами по сторонам. Только они прислонились у следующего дерева, как Нина вздрогнула и отскочила в сторону.
В вечерних сумерках маячила унылая фигура Акакия Петровича. Нина недовольно фыркнула:
– А ты что здесь бродишь?
Папа виновато понурил голову и юркнул в калитку.
– Это он меня караулит, – объяснила Нина. – Боится, чтобы я тебя не испортила.
В душе Нины совмещались детская мечтательность и холодная деловитость, приятное целомудрие и еще более приятное бесстыдство, неуверенность в одном и бесконечная самоуверенность в другом. Сегодня она, потупив очи, щебечет, что выйдет замуж за самого распростецкого Ваньку и пойдет за ним на край света. А завтра уверяет, что она замуж не выйдет, а станет карьеристкой. Потом опять передумает:
– Нет, лучше я буду блудничать.
– Что-то я твоего блуда не вижу, – заметил Борис.
– Вот это и хорошо, что не видишь, улыбнулась любимая ведьма.
В ее голосе искрилась такая самоуверенность, словно все мужчины лежат у ее ног, как голодные крокодилы. Потом она начинала ласкаться к Борису и приговаривала:
– Мой маленький, мой мышоночек, мой глупенький. И зачем ты только меня, дрянь такую, полюбил.
Влюбленные с серьезными намерениями, чтобы подчеркнуть свою серьезность, любят ходить в музеи. Наверно, поэтому и Нина с Борисом тоже пошли в Музей революции имени Ленина, тот, что у входа на Красную площадь.
В стеклянных ящиках лежали реликвии Октябрьской революции. Вот черное драповое пальто Ленина, старенькое и куцое, ростом как на мальчика. На пальто аккуратно отмечены маленькие дырочки – не от моли, а от пуль Доры Каплан. Тут же рядом, на специальной дощечке с надписью, одна из этих пуль величиной с горошину, извлеченная из тела Ленина. В соседней витрине трехкопеечная красная ручка, какими обычно пользуются школьники младших классов. Этой ручкой Ленин подписывал первые декреты советской власти.
Так они дошли до зала, относящегося к середине 30-х годов, где по стенам висели картины, изображающие различные этапы советской власти. Вдруг Нина оживилась и подвела Бориса к большому монументальному полотну:
– А посмотри-ка на это.
Картина представляла собой групповой портрет и называлась “Женщины – герои революции”. Группа женщин вокруг стола, покрытого красным сукном. Но это не праздничный стол с цветами и веселящими напитками. И женщины эти не в декольтированных платьях, а в военной форме. У некоторых на петлицах гимнастерок поблескивали остренькие ромбики, что в те времена соответствовало генеральским чинам.
Советская власть всячески подчеркивала участие женщин в революции и пользовалась каждым удобным случаем, чтобы отметить этот трогательный факт. Например, Анка-пулеметчица в картине “Чапаев” или женщина-кавалеристка в “Гадюке” Алексея Толстого. Но то все мелочь. А тут вдруг целая куча женщин-генералов, о которых ничего неизвестно (эта картина и сейчас висит в Музее революции в Москве).
– Интересно, – сказал Борис. – Странно только, что о них нигде не писали.
Женщины – герои революции были средних лет. Лица серьезные, замкнутые, даже немного суровые. Гладко причесанные волосы, на груди ордена, широкие военные пояса с пряжками. Как будто обычная армейская форма, но с одним маленьким исключением: петлицы у них были не красные, а малиновые. Такие носили в ЧК и ГПУ.
Хотя в Красной Армии женщины-революционеры далеко не пошли, но зато в органах террора они дошли до генеральских чинов. В те годы каждый генеральский ромбик ЧК-ГПУ означал тысячи, тысячи и тысячи загубленных человеческих жизней. Вот по этой-то причине советская власть и помалкивала об этих героях революции.
– А знаешь, кто это? – Нина кивнула на красивую женщину с холодным взглядом и генеральскими ромбиками в петлицах. – Это бывшая княжна Шаховская. Теперь княгиня Сибирская. Та самая, что пишет мемуары в Березовке.
Нина весело щебетала, как когда-то в молодости, еще до революции, ее мать дружила с княжной Шаховской. И как после революции Зинаида Гершелевна, уже работая в ЧК и ГПУ, помогала ее матери и отцу в тяжелые времена.
– Она была очень добрым человеком, – заключила Нина. – Для нашей семьи она была просто ангелом-хранителем. Поэтому мы с ними и сейчас дружим.
– Все это так, – сказал Борис, – Но в ЧК ромбы даром не дают.
Странно, когда он с Ниной, его словно преследуют тени прошлого. Сначала Березовка, где просыпаются мертвые. А теперь и здесь. Ему вспомнилось далекое детство, квартира Максима в новых домах для работников НКВД, как эта самая Зинаида Гершелевна трогательно помогала жене Максима по хозяйству, как она возилась с его ребенком и даже меняла пеленки. Потом загадочная смерть Ольги и красные сургучные печати НКВД на дверях.
– Послушай, – сказал он, обращаясь к Нине, – ты говорила, что у князя Сибирского был роман с женой одного работника НКВД...
– Да, из-за этого потом арестовали и бедную Зиночку. Впрочем, потом их всех пересажали. – И Нина показала пальчиком на две маленькие дырочки от гвоздиков, где когда-то была прикреплена бронзовая дощечка с именами этих героинь революции. Убрали эту дощечку еще и потому, что большинство этих имен были еврейские: Роза Землячка, Мария Хайкина и так далее. Теперь это был только безымянный исторический экспонат.
– Революция – это жестокая вещь, – сказал Борис. – И в первую очередь туда лезут всякие садисты. И стреляют людей, пока их самих не перестреляют. Так революция пожирает своих детей, как свинья поросят.
Ему вспомнилось, как мальчишкой он сидел в своей комнате и учил уроки. За окнами шумит листьями старый орех. На столе школьные тетрадки – про историю революционного движения. А рядом, отделенные только полуприприкрытой дверью, творятся революционные закономерности куда почище, чем в его школьных тетрадках.
В соседней комнате сидит пьяный Максим, в распущенной гимнастерке без пояса, с такими же малиновыми петлицами на воротнике. Но на рукаве у него новая эмблема НКВД периода Великой Чистки: поднявшаяся на хвост змея – и пригвоздивший эту змею меч. Ошалев от водки, с остекленевшими глазами, старший брат бормочет, что он красный кардинал и особоуполномоченный Сталина по борьбе с нечистой силой, ведьмами и ведьмаками, оборотнями и лешими и что он не успокоится, пока не уничтожит их всех как классового врага.
Потом красный кардинал качается на стуле, расстреливает из пистолета свою собственную тень на стене и козлиным баритоном подпевает:
– В наказа-анье весь ми-ир содрогне-стся, Ужасне-ется и са-ам сатана-а-а...
Когда они с Ниной вышли на улицу и приближались к машине, Борис посмотрел на приклеенную к ветровому стеклу черную звезду с красными топориками – эмблему 13‑го Отдела КГБ. Так вот почему с Зинаидой Гершелевной случился припадок, когда она увидела у себя под окном этот зловещий знак – символ злого добра. Видимо, в 13‑м Отделе героине ЧК всыпали такого перцу, что она помнит об этом даже сквозь туман безумия. В ушах Бориса звучал ее пронзительный заячий вопль:
– Лучше вы меня сразу убейте...
Эх, и зачем только люди портят себе жизнь? Сами себе? Или одни другим? Чтобы успокоиться, он наклонился к Нине и вдохнул запах ее кожи – такой хороший, чистый, зовущий к счастью.
* * *
Пока грешный святой Серафим Аллилуев сидел в дурдоме, со святым грешником Варфоломеем Кукарачей тоже случилось несчастье. А началось все это с совершеннейшей чепухи.
Карикатурист Варфоломей захотел прибавку жалованья, пришел к комиссару дома чудес Сосе Гильруду и заявил, что его деткам не хватает на молоко, а их папочке – на водку. Но Сосе это не понравилось, и он решил проучить Варфоломея. И сделал это очень просто. Он соврал в агитпропе, что Варфоломей запил и отказывается работать. А Варфоломею соврал, что агитпроп вместо прибавки увольняет его с работы.
В результате этого Варфоломей сидел дома в Недоделкино и беспробудно пьянствовал, устраивал там варфоломеевские ночи. Так он пил да пил. И вскоре допился до белой горячки, и его забрали в специальную лечебницу для тяжелых алкоголиков. Когда пьяного в дым Варфоломея усаживали в санитарную машину, он кричал своим деткам:
– Родненькие, не забывайте вашего папочку! На свидание без бутылки не приходите!
В лечебнице Варфоломея, как полагается, первым делом отвели в ванную комнату и попросили выкупаться. Но под пиджаком у него была спрятана литровая бутылка водки. Зная, что в палате водку отберут, Варфоломей сел в ванну и, чтобы добро не пропало даром, принялся спешно опорожнять свою литровку. А то, что не лезло в горло, он вылил себе на голову, как одеколон.
Когда в ванную комнату вошли санитары, они чуть не задохнулись от спиртных паров. А голый Варфоломей плескался в ванне и уверял, что он капитан дальнего плавания. Потом он вдруг весело закукарекал.
Радиокомментатор Остап Оглоедов комментировал это так:
– А знаете, ведь Варфоломея запихнули в отделение для алкоголиков в том же дурдоме имени Кащенко, где сидит наш Серафим.
Гроссмейстер Зарем анализировал это так:
– Говорят, что психологическая война – это война психов. И вместо военных госпиталей здесь служат дурдома.
Когда Варфоломею стало немножко лучше, он попросил, чтобы его перевели в палату №7, где уже сидел Серафим Аллилуев. А дальнейшее можно прочесть в книжке известного диссидента Валерия Тарсиса “Палата №7”.
Вместо Варфоломея в доме чудес появился новый художник, пожилой человек из балтийских немцев и тоже один из бывших членов оперативной группы Гильруда. Новый художник был высокий и тощий, как складной аршин, и с таким длинным и красным носом, что его сразу же прозвали Дятлом. Надо сказать, что нос у Дятла покраснел совсем недаром. Он любил выпить и под хмельком вскоре признался, что его настоящее призвание – это подделка денежных знаков.
За эти таланты Дятел сидел по всем тюрьмам Европы, пока не попал в секретное отделение разведупра, где он много лет в легальном порядке занимался подделкой заграничных паспортов и иностранной валюты. В доме чудес Дятел беспрерывно зевал и жаловался, что ему скучно.
– А как насчет советских рубликов? – деловито осведомился финансовый гений Саркисьян.
– Не-е, упаси Бог! – замотал носом Дятел. – Теперь я перешел на святые иконы кисти Андрея Рублева. Для американских туристов. Работа такая чистая, что сам не отличу, где оригинал и где копия. Даже продавать жалко.
Следующaя глaвa
Перейти к СОДЕРЖАНИЮ