Если кто погубит Россию, то это будут не коммунисты, не анархисты, а проклятые либералы.
Ф. М. Достоевский
Чтобы иметь время для работы над своей новой книгой, Борис Руднев, по соглашению с агитпропом, для проформы числился членом редколлегии дома чудес. Но большую часть времени он сидел дома и с карандашом в руке охотился за советскими людьми нового типа – гомо совьетикус.
Однажды Борис переходил улицу Горького. Вдруг раздался резкий милицейский свисток. На посту стоял и улыбался старый знакомый – сержант милиции Ковальчук:
– Здравия желаю, товарищ Руднев! Как поживаете, что поделываете?
– Да вот, пишу потихонечку.
– Я тоже пишу – протоколы. Пишу-пишу, а толку мало. А вы что пишете?
– Книжку. Про советских людей нового типа.
– Э-э, раз типы, так уж это по моей профессии. Кого ни приведут – сразу по морде вижу, что за тип. Только послушайте старого милиционера, товарищ писатель. Все это старые типы на новый лад: пьяница есть пьяница, воришка есть воришка, а жулик, как был жуликом, так жуликом и остался. В общем, горбатого могила исправит:
Прощаясь, сержант лихо отдал под козырек:
– Если вам, товарищ Руднев, потребуются типы для книжечки, так заходите к нам в участок. У нас в подвале всегда полно всяких типов. Может быть, подберем что-нибудь и для вашей книжечки.
Тем временем в странах народной демократии Восточной Европы опять запахло беспорядками. Это были результаты тех либеральных послаблений, которые ввели после смерти Сталина: восстание в Восточном Берлине в 1953 году, потом восстание в Будапеште в 1956 году. В таких случаях по закону кнута и пряника в ход пускали танки и... пропаганду.
В ожидании новых беспорядков в хитром доме агитпропа стали готовить всякие успокоительные пилюли. И при этом вспомнили про книгу Бориса Руднева “Душа Востока”.
В этой книге описывалась жизнь советских оккупационных офицеров в Восточной Германии. Написана она была довольно дружелюбно по отношению к побежденным, и тогда это вызвало недовольство агитпропа.
– Говорят, вы там с немками шуры-муры разводили, – сказали автору. – Вот они вас и распропагандировали.
Поэтому автора перевели из Берлина в Нью-Йорк, а книгу издали малым тиражом. Теперь же миролюбивая “Душа Востока” пришлась очень кстати, чтобы утихомирить национальные страсти. Даже не спросив автора, книгу спешно перевели на немецкий язык, отпечатали в Лейпциге и передали для распространения в берлинское отделение агитпропа.
Обычно такие издания раздают даром, и их никто не читает. Но к великому удивлению хитрецов из агитпропа, “Душу Востока” немцы не только читали, но даже и покупали. Книга расходилась, как хороший роман. В Лейпциге стучали печатные прессы, а в агитпропе довольно потирали руки.
В конце концов, Бориса пригласили в агитпроп, поздравили с успехом и предложили проветриться: слетать в Восточный Берлин, чтобы сделать там несколько докладов в Обществе советско-немецкой дружбы, которое тоже было одной из ячеек агитпропа. В результате после нескольких выступлений в университетских и профсоюзных аудиториях Бориса Руднева даже избрали членом правления Общества советско-немецкой дружбы.
Чтобы подкрепить эту дружбу на практике, Борис решил проведать своих бывших подружек, с которыми он встречался, когда служил в Берлине. Правда, с того времени прошло уже несколько лет. Родители Хельги встретили его очень приветливо и сообщили, что она давно вышла замуж. На память они даже подарили ему карточку Хельги – с мужем. Он посмотрел: да, хорошая была девушка, единственная женщина, на которой он от блаженства буквально потерял сознание. Обычно такие вещи пишут только в книжках, но иногда это бывает и в жизни. Нужно будет положить это фото в свой семейный альбом.
Затем он отправился к Марго. Дверь открыл вежливый белокурый немец. Следом, из кухни вышла улыбающаяся Марго. Судя по всему, она была на девятом месяце беременности. Марго очень обрадовалась встрече и объяснила, что блондин – это ее муж, вернувшийся из советского плена.
“Эх, хороший немцы народ! – думал Борис, спускаясь по лестнице, – Другой полез бы в драку или жену побил бы. А здесь все тихо и мирно. И Марго молодец, даже глазом не моргнула!”
После этого он поехал к Китти, которая танцевала в варьете. Та успела уже и побывать замужем, и родить ребенка, и развестись. Но и у Китти были свои проблемы – она потеряла интерес к мужчинам! Зная Китти довольно близко, Борис удивился:
– Как же это так?
– Да вот так, – шаловливо усмехнулась Китти. – Выступаем мы как-то в Дрездене. После представления подходит ко мне какая-то дама. Очень хорошо одетая, молодая, интересная. И восхищается: вы, говорит, милочка, изумительная артистка, замечательная! Ну и приглашает к себе в гости. Я, дура, не знала, что это такое, и поехала. Она – жена доктора, чудная квартира, но доктора нет. Пили мы вино, а она подсыпала мне туда морфия. А утром я проснулась у нее в постели... Она оказалась из этих...
Потом я у этой докторши еще несколько раз бывала. А потом со мной стало что-то не то... В общем, эта ведьма меня испортила.
– Послушай, но ведь ты же была совершенно нормальная женщина. Чистый огонь!
– А теперь я совершенно холодная, – вздохнула Китти. Она погладила по головке свою трехлетнюю дочурку: – Розмари, сиди и не балуйся. А то будешь такая, как мама.
– А почему ты развелась? – спросил Борис.
– Не знаю, – печально улыбнулась Китти.
* * *
Обществом советско-немецкой дружбы руководил герр Гиль де Брандт. Это был милейший полуеврей с миндальной кожей, мечтательными глазами и томными манерами. Он был заслуженный пацифист: во время войны, чтобы не служить в гитлеровской армии, он симулировал сумасшествие и большую часть войны провел в сумасшедшем доме. И во всем остальном это был человек очень обходительный и даже немножко обаятельный.
Когда Борис пожаловался, что все его бывшие подружки повыходили замуж, герр Гиль де Брандт дружески подмигнул:
– Поехали, посмотрим что-нибудь новенькое.
Чтобы гость из Москвы не скучал и не тратил время попусту, герр Гиль де Брандт отвез его к своим хорошим знакомым. Это были две очаровательные студентки Академии искусств, Маргит и Аннуш, будущие художницы, которые жили в двух очаровательных мансардных комнатах под крышей на Вальдштрассе. Настоящая берлинская богема повышенного класса.
Милые девушки стали готовить для гостей кофе. Но герр Гиль де Брандт, сославшись на занятость, деликатнейшим образом откланялся и сразу уехал. Предварительно шепнул Борису, что кофе лучше всего пить с ромом, который продается на соседнем углу.
Из окна мансарды виднелись черепичные крыши Берлина. За крышами погасало вечернее солнце. В сумерках тихо шептались верхушки деревьев. Эх, так хорошо! И девушки такие хорошие. Особенно после кофе наполовину с ромом.
Аннуш этакая крупная, прямо величавая. Но все чрезвычайно гармонично. Не грудь, а Балтийское море. В бурную погоду. Не бедра, а чистое головокружение. Волосы черные, курчавой гривой до плеч. В таких запутаться и утонуть. Настоящая валькирия! А лицо? Глаза как сливы. Щеки, как персики. Губы, как мокрые вишни. Настоящий классический натюрморт. Это не из тех женщин с зелеными волосами и красными глазами, которых малюют художники-модернисты.
И белокурая Маргит тоже чертовски хороша. Только немножко постройней и похолодней, так сказать, немножко некультурней. После пятой кружки кофе с ромом белокурая Маргит превратилась в настоящую ундину. О таких миннезингеры слагали баллады и пронзали себе сердце кинжалом.
Немецкий ром оказался вещью предательской. Когда подошло время идти домой, апостол советско-немецкой дружбы уже не мог разобрать, где окна и где двери. А классические фигуры будущих художниц расплывались у него в глазах, как на картинах художников-сюрреалистов.
Валькирия и ундина переглянулись: как бы гость не сломал себе на лестнице шею. Хотя на вид ундина казалась холодной, но сердце у нее оказалось теплее, чем у валькирии. Она накинула жакет и пошла провожать гостя.
Часы показывали за полночь. Из-за густых каштанов выглядывала луна, и все было полно романтики. Не было только ни такси, ни автобусов.
– Знаете что? – сказала ундина. – В таком виде вы домой не доберетесь.
– А мне домой и не очень-то хочется, – признался гость.
– Хорошо, тогда оставайтесь у меня. Но только тихо-тихо. Ш-ш-ш, чтобы Аннуш не слышала.
– А какое ей дело? Здесь народная демократия.
– У нее мать была русская графиня. Потому в интимных вопросах она очень щепетильна. Ш-ш-ш, иначе она мне такой скандал устроит...
На следующее утро в Обществе советско-немецкой дружбы состоялась пресс-конференция, где главным докладчиком выступал Борис Руднев. Докладчик явился на конференцию небритый и немножко помятый. Иногда он потряхивал головой и прислушивался, словно проверяя, все ли там в порядке. От вчерашнего рома он докладывал сиплым басом, как хороший боцман, но был явно в ударе и говорил о советско-немецкой дружбе с такой теплотой и искренностью, что герр Гиль де Брандт довольно улыбался.
Когда Борис встретился с Маргит в следующий раз, она сообщила ему печальную новость. Несмотря на все меры предосторожности, Аннуш догадалась, что происходит в соседней комнате. Утром, пока Борис агитировал за советско-немецкую дружбу, две подруги-немочки страшно поругались: валькирия обвинила ундину в аморальном поведении, в нарушении всех правил хорошего тона между подругами, устроила ей страшную сцену ревности, а затем собрала свои кисти и краски и переехала на другую квартиру.
После неожиданного успеха в Восточной Германии “Душа Востока” была издана почти во всех странах народной демократии, даже в ревизионистской Югославии. Хитрецы в хитром доме агитпропа почувствовали, что они сами себя перехитрили, и распорядились быстренько переиздать книгу также и по-русски. Так нежданно-негаданно Борис Руднев вдруг очутился в свете прожекторов общественного мнения.
Студенты останавливали автора на улице и заводили с ним политические дискуссии. Восторженные школьницы писали влюбленные письма и прилагали свои фотографии в купальных костюмах. А одна читательница, повстречав Бориса, разочарованно всплеснула руками:
– Когда я вас читала, я мечтала, что вы этакий поэтический худощавый блондин с голубыми глазами. Знаете, который берет женскую душу и играет на ней, как на пианино. А вы совсем не такой. Вы разрушили все мои мечты! Уж лучше б я вас не встречала.
В доме чудес, где Борис числился членом редколлегии, его встретили как героя дня. Швейцар Назар книгу не читал, но пожал автору руку и похвалил:
– Правильна-а! Так оно и надоть писать-то...
Остап Оглоедов, бродивший по вестибюлю, сердечно облобызал Бориса в обе щеки:
– Боренька, дай закурить! Мы с тобой еще покажем, как книги писать. Мы еще такое напишем...
– “Мы пахали!” – сказала муха, сидя на быке, – заметил флегматичный Филимон.
Неистовый Артамон воспользовался случаем, чтобы опохмелиться, и распил с Рудневым остатки от вчерашней попойки. А финансовый гений Саркисьян покачал головой:
– Что такое слава? Пшик – и нету! Лучше б вы из Берлина кремушков для зажигалок привезли. Больше б заработали, чем на книге.
* * *
Руководителям психологической войны нужно знать и некоторые законы административной психологии. Например, каждый хороший начальник знает, что время от времени нужно устраивать какую-нибудь шумную акцию. Дать встряску, чтобы люди не спали на работе. И чтобы этим полюбовались высшие инстанции.
Таким образом, подошло время для шумной встряски и в хитром доме агитпропа. На повестке дня стояла реорганизация дома чудес и иностранного легиона. Но это не совсем тот легион, имя которому легион.
Иностранным легионом в агитпропе называли некоторые категории иностранных граждан, которые застряли в Советском Союзе. В основном это были перебежчики и дезертиры из американских, английских и французских оккупационных войск и союзных учреждений в Западной Германии и Австрии.
Западная пресса, как правило, пишет только о советских перебежчиках, которые “избирают свободу”, чтобы “сказать миру правду” через микрофоны “Голоса Америки” или радио “Освобождение”. Но в действительности поток перебежчиков шел в обоих направлениях. Иногда в Восточную Германию бежало такое количество американских дезертиров, что пограничники-фольксполицаи просто гнали их дубинками назад, зная, что большинство из них просто уголовники или наркоманы.
В психологической войне значительную роль играет не только психология, но и холодная статистика. С точки зрения этой статистики, иностранный легион подразделялся на три когорты.
Первая когорта, самая многочисленная, бежала по романтическим причинам. Некоторые американцы, чтобы избавиться от своих жен, готовы были спрятаться даже за “железный занавес”. Другие, наоборот, делали это в поисках нового счастья с молоденькой немочкой, считая, что дезертирство проще, чем развод. Были и такие, кто от несчастной любви вместо самоубийства бежали в СССР. Так или иначе, в основном это была когорта бигамистов.
Вторая когорта, тоже довольно многочисленная, бежала из-за мелких уголовных и административных проступков. А третья когорта состояла из искателей приключений и идеалистов.
После проверки органами безопасности всех этих легионеров передавали для дальнейшей обработки в агитпроп. Там им сразу наклеивали ярлык политических эмигрантов и первое время, пока они были свеженькие, использовали их на радио “Свобода” или в доме чудес. Потом, когда они теряли свою актуальность, агитпроп не знал, что с ними делать, и сдавал их для дальнейшего устройства в Международное общество помощи борцам революции – МОПР или в благотворительное общество Красный Крест.
Первая когорта, жертвы амура, то есть бигамисты, рано или поздно обзаводились семейством, находили себе работу и сходили с политической арены.
Вторая когорта, любители темных дел, даже в условиях социализма возвращались к своему привычному образу жизни и попадали в тюрьму. Но после отсидки они, как правило, опять появлялись на радио “Свобода” или в доме чудес и предлагали свои мемуары, где они описывали свой свежий опыт по советским тюрьмам в качестве ужасов капиталистического мира.
Как ни странно, но именно эта вторая когорта из асоциального элемента составляла золотой фонд пропаганды агитпропа. А серебряным фондом являлась третья когорта – из искателей приключений и идеалистов.
Штаб-квартира иностранного легиона находилась в поселке недалеко от Москвы, который во время войны служил лагерем для немецких военнопленных. Когда немцы уехали домой, в этом лагере с удовольствием поселились бездомные советские граждане.
Здесь ютились многие представители московской богемы и всякие неудачники, которых так и называли – недоделки. Неподалеку был дачный поселок, где жили известные советские писатели и поэты, Переделкино. Поэтому соседний поселок, где жила нищая богема и всякие неудачники, недоделки, стали называть Недоделкино. Так это название и прилипло – недоделки из Недоделкино.
В этом же Недоделкино приютился и иностранный легион. Сначала пополнение этого иностранного легиона шло самотеком. Но постепенно родник стал иссякать, и тогда в Научно-исследовательском институте НИИ‑13 разработали какие-то специальные методы. Результаты не заставили себя долго ждать.
В американском посольстве в Москве служил некий Викки Кравсон, который довольно долго сотрудничал с советской разведкой. Потом ему приказали собираться домой в Америку. То ли посольство пронюхало о его связях с советской разведкой, то ли Викки просто перепугался, но, так или иначе, Викки решил остаться в Советском Союзе и объявил себя политическим беженцем. Так как для разведки он был теперь бесполезен, то его сразу сдали на мыло – в агитпроп.
Благодаря дипломатическому скандалу дело это получило мировую огласку. Поэтому в хитром доме агитпропа из маленького Викки сделали большую шишку и решили, что ему следует написать книжку. Викки сидел и пыхтел, но у него ничего не получалось. Тогда книжку поручили писать ангелоподобному Адаму Абрамовичу Баламуту. Но посередине книжки Викки разругался со своим ангелом-спасителем.
Кончать книжку поручили Чумкину-меньшевику, который был папой Чумкина-большевика и который кормился около радио “Свобода” в качестве консультанта по вопросам революции. Книжку назвали коротко и ясно: “Я избрал коммунизм!” Когда этот коллективный труд был закончен, от него явно попахивало меньшевиками и троцкистами. Троцкистский душок исходил от падшего ангела Баламута, который в глубине души был немножечко троцкистом.
Книжку издали, конечно, под именем Викки Кравсона, который потом должен был поделиться гонорарами с Баламутом и Чумкиным. Но когда дело дошло до дележки, Викки вдруг заявил, что он написал книжку сам, и не дал им ни копейки. Обиженные писатели-призраки ходили по Москве и проклинали Викки на всех углах.
Об этом пронюхали иностранные журналисты, и Викки обвинили в мошенничестве. Чтобы раздуть пропагандный эффект, хитрый дом агитпропа решил инсценировать в Праге международный судебный процесс по обвинению журналистов в клевете на честного Викки.
В качестве свидетеля противной стороны в Прагу приехала даже бывшая жена Викки. Она громко плакала и повторяла, что Викки был какой-то ненормальный, что он не хотел детей и все время заставлял ее делать аборты. На процессе Викки сделал себе шикарную завивку-перманент, кидался на всех с кулаками и ругался непечатными словами. А выйдя на улицу, боялся, что его убьют, и требовал себе двух телохранителей.
– Припадки агрессивности и мания преследования, – констатировал начальник агитпропа. – Типичный шизофреник.
Процесс агитпроп, конечно, выиграл. Потом Викки женился на какой-то старухе, но вскоре развелся. Для защиты от врагов он выпросил себе пистолет и вскоре подстрелил человека, который по ошибке постучал в его дверь. С тех пор, выходя на улицу, бедный Викки наклеивал себе фальшивую бороду и длинные усы.
Но все знали, где его найти – в ресторане “Одесская чайная”. Обычно он сидел там, забившись в темный угол, с фальшивой бородой и приклеенными усами, да еще надев черные очки. Иногда он на некоторое время исчезал. Говорили, что в психиатрическую лечебницу.
В конце концов Викки Кравсон застрелился из того самого пистолета, который он выпросил для своей безопасности. Для отвода глаз пустили слухи, что Викки стал жертвой каких-то агентов.
Не успело отшуметь дело Кравсона, как на горизонте появилась новая знаменитость. До того как прославиться, Джемма Коссэн служила в том же американском посольстве в роли скромной учительницы для детей посольского персонала. Потом она почему-то решила сбежать.
– Цепная реакция! – решили в агитпропе.
На первое время беглую Джемму приютили в Красном Кресте. Однако вскоре беглянка передумала и вернулась в свое посольство. На следующий день она опять передумала и выпрыгнула на улицу из окна третьего этажа. Ее подобрали со сломанной ногой – и со славой.
Пока Джемма лежала в больнице, в хитром доме агитпропа под ее именем быстренько сочинили книжку “Прыжок к социализму”. Выписавшись из больницы, Джемма получила свой гонорар, купила себе автомобиль, наехала на дерево и опять очутилась в больнице, но уже с проломанным черепом.
Когда ей залатали череп снаружи, выяснилось, что у нее что-то не в порядке внутри. Пришлось отправлять ее в третью больницу. На этот раз в клинику для душевнобольных.
– Ничего не пойму! – развел руками начальник агитпропа. – То ли это после прыжка к социализму? То ли после аварии? Или она вообще тюкнутая?
Вместе с Джеммой из того же посольства сбежал и объявил себя невозвращенцем еще один учитель. Из окошка он не прыгал и потому в знаменитости не попал. Только в агитпропе наточили карандаши, чтобы писать за него книжку, как пришло известие, что он уже сидит в сумасшедшем доме.
Тут уж начальник агитпропа не выдержал:
– Это черт знает что! Разведка нажимает на всяких психов. А мы потом должны с ними нянчиться...
После долгих совещаний с НИИ‑13 в хитром доме агитпропа решили, что иностранный легион следует передать в распоряжение дома чудес. А заодно в дом чудес нужно нового вождя. И тут начальника агитпропа осенило.
Ведь после успеха с “Душой Востока” у Бориса Руднева теперь громкое имя. К тому же он штатный инструктор агитпропа – и бездельничает, взял себе творческий отпуск – и пишет книжку. И начальник агитпропа нажал на соответствующие кнопки.
* * *
Борису Рудневу позвонил по телефону архиепископ Питирим и попросил встретиться с ним в доме под золотым петушком. Это был тот самый архиепископ Питирим, в миру генерал-полковник госбезопасности Питирим Федорович Добронравов, который был правой рукой начальника 13‑го Отдела КГБ – новой советской инквизиции. А дом под золотым петушком, где жил Максим, служил своего рода конспиративной квартирой, где встречалось ближайшее окружение красного папы.
Когда Борис приехал, то Максима дома не было, а архиепископ Питирим прохаживался в генеральской форме КГБ. На погонах у него поблескивали скрещенные топорики, значки технической службы КГБ, которые в данном случае немножко напоминали средневековую инквизицию.
– Ну, Борис Алексаныч, поздравляю! – улыбнулся генерал-архиепископ. – Начальник агитпропа предлагает вашу кандидатуру на пост президента дома чудес, куда будет включен также иностранный легион. Начальник агитпропа говорит, что под вашим руководством мы создадим политическую организацию нового типа. Ну и зашумим на весь мир...
– Что? – сказал Борис. – Иностранный легион? Да ведь это ж шайка дезертиров, бигамистов, воров и мошенников. А вы хотите, чтобы я с их помощью весь мир перевернул?
– А почему бы и нет? Не забывайте, что Ленин и Троцкий, если разобраться, тоже были дезертирами и жили по заграницам. Сталин начал свою политическую карьеру с банковского грабителя. А Литвинов помогал сбывать эти деньги. – Борис отрицательно покачал головой, а генерал-архиепископ с усмешкой продолжал: – Учтите, что в начале своей карьеры Юлий Цезарь тоже был мошенником и авантюристом, и его даже секли публично. А ближайшим сотрудником Ленина был Роман Малиновский, глава большевистской фракции в Государственной думе, который до этого судился за воровство и изнасилование. И крупнейший деятель Коминтерна Карл Радек-Собельсон тоже судился за воровство: даже его псевдоним К. Радек по-польски означает “крадек”, то есть вор. В общем, Борис Алексаныч, в роли президента дома чудес вас ожидает довольно интересная работа.
– Нет-нет, Питирим Федорыч, спасибо за честь.
– Хорошо, тогда я открою вам один маленький секрет. Между нами говоря, реорганизация дома чудес – это новый и довольно засекреченный спецпроект нашего Научно-исследовательского института – НИИ‑13. Это один из объектов психологической войны. А эта психвойна ведется теперь не с кондачка, а на базе серьезной научно-исследовательской работы. – Генерал-архиепископ погладил свою окладистую бороду. – А что касается персонала, то... Поверьте мне, все революционные или, скажем, подрывные организации состояли из людей такого сорта. Когда-то, еще до революции, Ленина спросили, на кого он делает ставку. И в минуту откровенности товарищ Ленин сказал коротко и ясно: “На сволочь!” А товарищ Сталин потом, после революции, всю эту сволочь перестрелял. Революция имеет свои скрытые закономерности, о которых трудно писать в учебниках истории.
– Да, но ведь дом чудес – это просто шайка алкоголиков. Шантрапа!
– Это снаружи. А внутри – это очень сложный и нежный механизм. Это своего рода лаборатория. Питательный бульон, где культивируются специальные бациллы психвойны. Кстати, к вашему сведению, этот спецпроект называется “Профсоюз святых и грешников”.
– Святых в этом доме чудес я что-то не видел, – скептически заметил Борис.
– Да, грешников всегда больше, чем праведников, – согласился генерал-архиепископ советской инквизиции. – Кроме того, есть еще грешные святые и святые грешники. Есть также доброе зло и злое добро. Только не все это видят.
Он расхаживал по комнате, заложив руки за спину:
– В свое время Достоевский предупреждал, что если кто погубит Россию, то это будут не коммунисты, не анархисты, а проклятые либералы. Достоевский хорошо знал, что он говорил – и он был прав. Потому к либерализму и прилипла кличка – гнилой либерализм. А такой гнилой либерализм – это духовный яд, трупный яд. Это и есть то самое доброе зло, которое на вид добро, а на самом деле – зло. Потому-то философ-чертоискатель Бердяев, изобретатель доброго зла и злого добра, и называл либеральничающего графа Льва Толстого “настоящим отравителем колодцев жизни”. Это относится к религиозной философии Толстого во втором периоде его жизни, когда он уже был душевнобольным человеком. Вот за это-то Толстого и отлучили от церкви. Но точно таким же “отравителем колодцев жизни” был и сам Бердяев. Потому-то суд Святейшего Синода в 1915 году и приговорил Бердяева к вечной ссылке в Сибирь. Потому-то Ленин и выслал Бердяева за границу – и еще 300 таких же синих мух. Синие мухи – трупные мухи. И они разносят трупный яд.
– Хорошо, либерализм – это доброе зло, – сказал Борис. – А что такое злое добро?
– Это то, что делаем мы, – тонко, как иезуит, усмехнулся генерал-архиепископ советской инквизиции. – Трупный яд гнилого либерализма – доброе зло – пришло в Россию с Запада. И это было одной из причин революции, которая стоила России 50 миллионов человеческих жизней. Роды нового общества. Однако Запад подпускает нам этот яд и теперь – под маской гуманизма, в форме так называемых диссидентов, которые по сути дела есть неотроцкисты и необердяевцы. А мы, тайная полиция новой молодой России, потихоньку перекачиваем этот яд назад – с Востока на Запад. Этому же служит и спецпроект “Профсоюз святых и грешников”. Так что работа у вас будет довольно интересная. Своего рода санитарно-политическая профилактика.
– Питирим Федорович, но ведь у меня творческий отпуск – и я пишу мою книжку...
– Знаю, об идеальных советских людях нового типа – гомо совьетикус. Но тема эта гораздо трудней, чем вы думаете. И я хотел бы помочь вам. Именно поэтому я и поддерживаю вашу кандидатуру в президенты дома чудес. Гарантирую, что в этом “Профсоюзе святых и грешников” у вас будут самые широкие возможности познакомиться с этими гомо совьетикус на практике.
– Хм, но что это, собственно, за работа?
– Вы знаете разницу между белой и черной пропагандой?
– Я только знаю, что черная пропаганда – это порнография и всякие непечатные вещи. Для морального разложения противника.
– Да, но это чепуха. Мы занимаемся вещами на гораздо более высоком идеологическом уровне. Одна наша бацилла сидела около президента Рузвельта и даже советовала ему, что делать. Дело атомного шпиона Фукса – это тоже наша работа. У нас для этого есть специальный мозговой трест: профессора, доктора, академики, головастики, полубоги.
Генерал-архиепископ поднял палец к небу и покрутил им как штопором.
– Всякие там новые философы и теологи, социологи и биологи... Например, вся психвойна в принципе базируется на так называемом “комплексе Ленина”, который делает из людей настоящих революционеров. Но все это вещи сложные и запутанные. Почти как черная магия.
Инструктор агитпропа поморщился:
– Но я этими черными делами никогда не занимался.
– Ничего, там будет и черное, и белое. Ваша часть – только белая. А черными делами будут заниматься другие. Ручаюсь, что вы этого и видеть не будете. Для связи между белой магией и черной магией – в качестве Мефистофеля – у вас будет Сосий Исаевич Гильруд. А это человек очень оригинальный, настоящий чародей. Позже мы приставим к вам еще специального ангела-хранителя.
– Но что это за черная магия, которой я и видеть не буду?
– Со временем может быть и увидите. В качестве теоретической подготовки рекомендую вам почитать книжку Гете “Ученические годы Вильгельма Мейстера”. Кроме того, почитайте “Золотого осла” Апулея, где говорится, что для достижения настоящей мудрости сначала нужно побывать в ослиной шкуре. И желаю вам успеха с вашей книжкой о гомо совьетикус. Посмотрим, что у вас получится.
Выходя из дома злого добра, где обитал красный папа Максим Руднев, Борис посмотрел на задорного золотого петушка, который крутился на крыше в качестве флюгера, и подумал: “Черт бы вас побрал с вашей черной магией! Не дают человеку пожить спокойно”.
Так инженер человеческих душ Борис Руднев стал президентом дома чудес и начальником спецпроекта “Профсоюз святых и грешников”.
* * *
Из состава иностранного легиона в руководство дома чудес попал только один человек – Майкл Дундук, которого все звали Мушером. Отец Мушера после революции бежал в Англию и женился на англичанке. Поэтому Мушер свободно говорил и по-английски, и по-русски. Благодаря этому он, в чине английского майора армии Его Величества, попал на службу в Контрольном совете в Берлине. А в советском иностранном легионе Мушер очутился благодаря своему мягкому сердцу.
Хотя в Лондоне у Мушера была жена и двое детей, в Берлине он влюбился в шансонетную певичку Диану. Из тех, которые не столько поют, как показывают свои голые ножки. Потом Диана забеременела, и начала хныкать и плакать. Мушер же не переносил женских слез и, чтобы распутать эту сложную ситуацию, бежал вместе с Дианой в советскую зону Германии, откуда майора армии Его Величества переправили в Москву.
Перебежчики покрупней, как атомный ученый Понтекорво или дипломаты-педики Бергесс и Маклин, устраивались хорошо, на дачах в окрестностях Переделкино. А такая мелочь, как Мушер с Дианой, приземлялись в Недоделкино. В этом иностранном легионе, среди недоделков из Недоделкино, Диана вскоре подарила Мушеру очаровательную дочку.
Диана была родом из Эльзаса, и потому она свободно говорила и по-немецки, и по-французски. А поскольку ее мать была польской еврейкой, то вскоре Диана свободно болтала по-русски. Она-то и прозвала своего мужа Мушером, что по-французски означает “мой милый”. Потом все его так и звали – Мушер да Мушер.
В Англии Мушер окончил университет и даже имел титул магистра по каким-то там либеральным искусствам. Но в Советском Союзе эти либеральные искусства оказались не у дел, и Мушеру пришлось работать простым маляром на постройках. Несмотря на это, Мушер не унывал и искренне любил свою жену и дочь. Зато Диана, которая мечтала о большой карьере, частенько ворчала, что она променяла шило на мыло.
После объединения иностранного легиона с домом чудес Мушеру предложили должность заместителя президента по социальным вопросам. Зная состав дома чудес, Мушер стал отказываться:
– Спасибо, лучше я останусь маляром.
Но здесь вмешалась Диана:
– Мушер, но ведь там можно сделать карьеру! Соглашайся!
Диана всегда уверяла, что поскольку она полуеврейка, то она умней, чем другие. А недоделки из Недоделкино, которые знали Диану, говорили, что она не так умная, как полоумная.
Так или иначе, но Мушеру пришлось согласиться с женой. Так Мушер Дундук, бывший майор армии Его Величества, начал свою карьеру в доме чудес.
Следующaя глaвa
Перейти к СОДЕРЖАНИЮ